По внутреннему тюремному балкону к камере Соньки прошли два надзирателя и молодой, совсем юноша, прапорщик. Сняли с засова тяжелый замок, прапорщик звонко крикнул в камеру:
— Подследственная Матильда Дюпон, на допрос!
Прапорщик был тот самый Илья Глазков, которому Табба в госпитале подарила медальончик с Богородицей.
Воровка, причесанная, бледная, почти без следов бессонной ночи, не спеша и с достоинством направилась к двери, с улыбкой кивнула тюремщикам:
— Доброе утро, господа.
Ей не ответили, прапорщик едва заметно усмехнулся, скомандовал:
— Руки за спину!
Женщина послушно выполнила его приказ, снова улыбнулась, очаровательно програссировав:
— Как прикажете, господин офицер-р.
— Разговорчики!.. Вперед!
Илья Глазков шагал впереди, надзиратели держались сзади. Прошли по решетчатому балкону первой галереи, с которого хорошо были видны нижние этажи тюремного корпуса, спустились по лестнице и снова зашагали по балкону нижней галереи.
Прапорщик громко выкрикивал:
— К двери не подходить! В окошко не глядеть!
Неожиданно Сонька бросила взгляд вниз и увидела на небольшом пятачке внутреннего двора группу арестантов — человек сорок — в полосатой одежде и с котомками за плечами. Их окружали плотным кольцом конвойные, подталкивая и подгоняя к выходу.
— Каторжане? — тихо спросила Сонька.
— Разговоры! — скомандовал Илья и через пару шагов, чуть повернув голову, тихо объяснил: — Отправка на Сахалин.
И тут воровка поймала на себе взгляд, направленный снизу. На нее смотрел пан Тобольский. От неожиданности глаза его заслезились, он стал отчаянно протирать их, изо всех сил стараясь разглядеть женщину наверху — она ли это, не ошибся ли он.
Сонька едва заметно махнула рукой, и тогда поляк развернулся всем телом к ней, закричал:
— Соня!.. Сонечка!.. Я люблю вас, Соня!
Конвойные принялись избивать его, загоняя в середину толпы арестантов, а он уходил от ударов, все изворачивался, желая в последний раз увидеть свою любимую женщину.
Прапорщик оглянулся, сердито приказал воровке:
— Шагать прямо!.. Смотреть перед собой!
Балкон закончился, начался спуск по лестнице, и арестанты исчезли из поля зрения.
В следственной комнате, кроме следователя Гришина, находился также в должности писаря младший полицейский чин Феклистов, старательно разложивший бумаги и ручки, имея намерение записывать все подробно, слово в слово.
Егор Никитич некоторое время молча внимательно изучал сидящую напротив воровку, наконец с ухмылкой поинтересовался:
— Значит, вы продолжаете настаивать, что являетесь подданной Франции?
— Да, Франция моя родина.