Воры молчали. Молчал и Лукаш, глядя на происходящее испуганно и обморочно.
Вышли на улицу.
— Побудешь здесь? — спросил девушку Улюкай.
— Нет, — затрясла она головой. — Боюсь.
— Не бойся, — улыбнулся вор. — Поиграй с собачкой. Мы скоро. Побеседуем с этим господином и сразу вернемся.
— Только побыстрее, пожалуйста, — попросила Михелина.
— Мигом. Подобные беседы длинными не бывают.
Воры взяли Лукаша под руки и повели к его повозке.
— Куда, господа?.. — вырывался тот. — Я пальцем не тронул! Господа! Пусть меня Бог накажет!
— Бог ли накажет, а вот мы определенно, — ответил Безносый.
Девушка смотрела им вслед, у ее ног ласково крутилась собачонка.
Лошадка ходко торопилась в неизвестном ей направлении, господа «полицейские» сидели позади Лукаша, а он все никак не мог успокоиться и от нервного срыва и дурного предчувствия все продолжал рассказывать, возмущаться, недоумевать.
— Я только ее увидел, так с первого раза меня и стрельнуло — ой, Лукаш, беда тебя чекает!.. Не ехай с этой стервочкой, до добра воровка не доведет… я так сразу и допек, что воровка… а она все зенками вертит, зубки скалит… ну, чисто маленькая ведьмочка…
— Остановись здесь! — прервал его Улюкай, когда над головой совсем сомкнулась чащоба и не стало видно ни неба, ни луны.
— Здеся? — испугался Лукаш. — А чего здеся делать, господа?.. Мы ведь от деревни в другой стороне!
— Самое место, — ответил Безносый, соскочил с повозки и дернул извозчика за сюртук. — Слезай…
Улюкай схватил с повозки какую-то веревку, подцепил Лукаша с другой стороны, и вдвоем они потащили его в густую, черную чащу.
— Господа, пожалейте!.. — скулил извозчик. — Христом Богом прошу, господа!
Улюкай ловко нахлестнул один конец веревки на его шею, вторую забросил на поперечную дубовую ветку, и в четыре руки они стали подтягивать вверх крутящееся, хрипящее тело извозчика.
Тот сипел, что-то выкрикивал, пытался оттянуть от шеи петлю.
Глухо ухнула какая-то ночная птица, заржала тревожно лошадь, оставленная на дороге, Лукаш наконец перестал дергаться и затих.
Воры намотали конец веревки на ствол дерева, отдышались маленько, вытерли сухой травой руки и двинулись в обратном направлении.
Табба была пьяна. Сидела в гостиной за столом, перед нею стояла бутылка с вином, она брала ее непослушными пальцами, подливала после каждого глотка.
Катенька расположилась напротив, молча наблюдала за выпивкой, слушала бесконечную исповедь хозяйки.
— Я не проводила его, понимаешь?.. Он ждал, а я не проводила. Опоздала!.. Почему?.. Потому что меня посчитали воровкой. Меня — воровкой. Приму оперетты схватили за руку!.. Схватили и тут же отпустили!.. Потому что я ничего не взяла. Я не воровала! Понимаешь? Мать — воровка! Сестра — воровка! А я — нет. Я — другая! У меня деньги! — Она вынула из сумочки конверт с купюрами, разбросала их по столу. — На что хочу, на то трачу! Так пожелал господин, который в меня влюбился. А я в него!.. И я не проводила его!.. Опоздала! Понимаешь, что произошло, дура? А может, он там погибнет. Может, его убьют! А я прибежала и увидела только хвост поезда!.. А он меня не увидел. И, наверное, сходит с ума. Мой любимый мужчина сходит с ума. — Прима тяжело поднялась и, чтобы не упасть, придержалась за стол. — Готовь костюм, Катюша!