Сонька спокойно и непринужденно улыбнулась приме, повернулась к Михелине, и та с достоинством склонила голову.
— Нам очень понравились вы, — по-французски сказала воровка. — А моя дочь просто в восторге.
— Я тоже в восторге от вас, — произнесла Анастасия. — Вы меня не помните?.. Вы как-то посоветовали выражать восторг не на поминках, а в театре. Помните?
— Конечно помню, — улыбнулась Табба. — Простите меня, я была тогда в дурном настроении.
— Это вы меня простите, — ответила княжна и протянула приме блокнотик. — Напишите что-нибудь, умоляю.
— С удовольствием, — улыбнулась та, взяла со стола карандаш, написала: «Вы само очарование».
Девочка прижала блокнотик к груди, прошептала:
— Это счастье.
Табба посмотрела на Михелину, неожиданно сказала на хорошем французском:
— Мне ваше лицо очень знакомо. Не могли мы когда-нибудь встречаться?
— Вряд ли, — усмехнулась та.
— У дочки типично европейское лицо, — поспешила заметить Сонька. — В каждой стране ее принимают за свою.
— Видимо, это так, — улыбнулась прима.
— Ну, вот, собственно, я все и сказал, — развел руками полицмейстер. — Вы осчастливили моих спутниц, после чего мы имеем полное право откланяться и удалиться.
— Еще раз благодарю вас, — произнесла Табба. — Я счастлива, что доставила вам радость.
Визитеры, топчась, стали проталкиваться к выходу, полицмейстер придерживал женщин, чтобы те не споткнулись в коридоре, снова излишне долго задержал в руке ладонь Соньки… Михелина в самых дверях оглянулась, обнаружила вдруг, что на нее внимательно и серьезно смотрит Табба, улыбнулась ей и подмигнула.
Изюмов прошел следом за полицмейстером и его компанией, вернулся к гримерке примы, но она была закрыта. В колебании он постоял на месте и поспешил переодеваться.
Когда поклонники ушли, прима велела Катеньке выйти из-за шторы, за которой та скрывалась, поинтересовалась:
— Где он?
— В ресторане «Бродячая собака».
— Один?
— Сами увидите, — попыталась уйти от ответа прислуга.
— С кем? — повторила Табба.
— С неизвестной мне девицей.
— Пьян?
— Скорее задумчив.
— Будешь в карете, пока я не выйду из ресторана, — распорядилась артистка и стала нервно с помощью прислуги снимать сценическое платье.
Стояла густая, тяжелая ночь. От ветра раскачивался уличный фонарь под гостиничным окном, где-то вдалеке тревожно бил пожарный колокол.
Михелина, уронив голову на стол, плакала — сдавленно, отчаянно, безутешно.
Сонька сидела напротив, угрюмо смотрела на дочь и молчала.
Неожиданно она изо всей силы ударила кулаком по столу, взвилась:
— Не смей!.. Сейчас же заткнись!.. Вытри сопли, и чтоб я больше этого не видела!