Якоб встает и ходит по своей неуютной холостяцкой комнате. Маленькие цветы, скромные цветы нашей милой родины, наши дорогие эстонские цветы… Если бы найти такой глагол, который раскроет, как они сплочены и как одерживают верх над пышными, высокомерными заморскими цветами…
Якоб отпивает глоток молока и снова ходит взад и вперед по комнате. Он однажды слышал, да и сам заметил, что именно когда ходишь, а не когда сидишь, приходят хорошие мысли. Вдруг он наступает на хвост кошке, та с визгом бросается в сторону и скрывается под кроватью. Сплоченные цветы Эстонии… И, как назло, именно сейчас Якоб вспоминает, что он собирался вырвать часть кошачьей мяты и душистого горошка, чтобы они не заглушали других растений. Кошачья мята ведь тоже эстонский цветок. Вот наказание! Никак с места не сдвинешься! А послезавтра утром он уже должен стоять на кафедре! Якоб хочет призвать к сплочению, особенно тех троих, что будут в это время сидеть за органом.
От брюк оторвалась пуговица и, звякнув, закатилась под кровать, куда только что спряталась кошка. Якоб находит пуговицу, вставляет нитку в ушко иголки и с грустным видом начинает пришивать. Ну что ты будешь делать! Ничего вразумительного не приходит в голову о сплочении. Вот наказание!
— Заткнись! Грязная свинья! — рявкает Хейки.
Йоханнес ухмыляется. Он развалился на церковной скамье, закинув ногу на ногу, и чувствует себя прекрасно. Три часа ночи, Йоханнес долго не мог заснуть и вылез из-за органа. Хейки тоже вышел. Мы втроем уставились на пламя свечи. Ссора в разгаре.
— Если ты сейчас же не замолчишь, то… — Хейки говорит тихо, но грозно.
Йоханнес прищуривается и продолжает тянуть совершенно спокойно, как бы разговаривая сам с собой:
— Да, она сызмальства была потаскушкой. Март, меньшой парень у плотника, ее всю дорогу… — Йоханнес делает выразительную паузу, будто подыскивает нужное слово. — Да, всю дорогу ее тискал. Зашел я как-то в ригу, гляжу: что за чудная тварь на соломе барахтается? Тут вроде голова, там вроде ноги. Белая такая и ядреная тварь. Дак вот…
Хейки вскочил и уже стоит над Йоханнесом.
— Плюнь, Хейки! Меня его трепотня не трогает, — говорю я, хотя спина у меня взмокла и ногти впились в ладони.
— Забавляются, черти, хоть бы что им. Кашлянул раз, потом другой — мне попона нужна была, а они ее под себя подложили, — потом ткнул граблями. Так эта восьминогая тварь и ухом не ведет. Ткнул еще, покрепче. Ну, тут Март очухался, поднимается, а Кристина все равно ни черта не замечает.
— Встань!
— А мне неохота, — куражится Йоханнес.