Он встал:
— Побежал. Звони, если что вспомнишь.
— Ага. Олечке привет. Пусть мне звякнет, сто лет не виделись…
Во дворе — никого. И ни единой машины. Только поодаль примостился коммерческий киоск, как и полагается, с поддельной водкой и просроченными соевыми шоколадками — между прочим, идеальное место для наблюдательного пункта: во-первых, эти лабазики давно стали неотъемлемой деталью пейзажа, во-вторых, за шеренгами бутылок можно спрятать любую оптику…
Данил сел за руль, посидел так, не включая мотора. Опять появилось ощущение зыбкой нереальности, будто откроешь глаза — и нет ни частных фирм, ни частных сыщиков, хоть никто не подозревает еще, что это, изволите ли видеть, «застой», и у тебя нет никаких забот, кроме как сидеть на краешке сиденья, уподобившись сжатой пружине, и — ждать, ждать, ждать…
Но вокруг была нынешняя жизнь, никакой другой не предвиделось, и его место в этой жизни было насквозь известно…
В Северо-Восточный он поехал самой длинной дорогой, чтобы на всякий случай провериться насчет возможного хвоста в парочке весьма подходящих мест.
…Улица Кутеванова, где обитал покойный, была названа в честь легендарного партизанского командира, в Первую мировую ставшего из землемеров штабс-капитаном, а в Гражданскую — из штабс-капитанов сущим таежным Наполеоном, лупившим колчаковцев в этих самых краях. Кутеванов, как и все его воинство, в политике не разбирался совершенно, о красных имел самое смутное впечатление — просто настал момент, когда колчаковцы осточертели сибирякам хуже горькой редьки, и адмиральскую власть скинули повсеместно почти столь же легко, как в восемнадцатом сковырнули редкие кучки большевиков.
Потом, когда пришел Тухачевский с армией из военнопленного сброда (куда к будущему позору своему замешался и Ярослав Гашек), сибиряки сообразили, что хрен редьки не слаще. И взбунтовались по новой. На Дальнем Востоке, например, тамошний «зеленый Бонапарт» Лубков, талантливо бивший и семеновцев, и японцев, с приходом красных вновь подался в леса, собрав почти в полном составе тех же самых орлов, и теперь уже красные долго не могли с ним ничегошеньки поделать, пока не применили передовой метод, до которого не додумались в свое время ни Семенов, ни косоглазый генерал Оой, — подослали в отряд проверенного товарища, и засланный казачок положил Лубкова в спину из маузера.
Однако Кутеванов предусмотрительно помер своей смертью еще в двадцать первом, увильнув тем самым от будущих политических разборок. Его есаулы, с приходом Тухачевского награжденные почетным революционным оружием, в двадцать втором году поснимали это оружие со стен и вновь подались в тайгу, но понемногу были выловлены и выбиты чекистами, канув в небытие — однако бюст Кутеванова до сих пор красовался в запущенном скверике посреди Киржача, где местные алкаши, народ остроумный, окрестили свой «летний ресторанчик» «Кутькиным бором». Дом, где месяца три обитал в Шантарске Гашек, снесли еще в коллективизацию, и теперь на панельной девятиэтажке красовалась сюрреалистическая мемориальная доска, которую гордо демонстрировали приезжим: «На этом месте стоял дом, в котором жил Ярослав Гашек»…