Он снова вспомнил свой давний и печальный опыт работы с помпилианцем. Там речь не требовалась. Там были именно реплики, достаточно короткие — их Лючано подбрасывал клиенту, не требуя учить текст заранее. Тот клиент, чтоб его черви съели, и не сумел бы ничего выучить загодя — специфика заказа.
Импровизация, в финале которой были арест и тюрьма Мей-Гиле.
— Но транслировать целую речь, если вы не знаете ее в принципе…
— При чем тут текст моей речи?! — перебил легат, не вникая.
— Во время прочтения текста его содержание откладывается в архивах памяти. Пусть даже на сознательном уровне вы не запомните ни слова, в слоях, закрытых для обыденного сознания, речь сохранится целиком. И я, Лючано Борготта, до этих слоев доберусь, уж будьте уверены. Речь вы произнесете в лучшем виде, не прибегая к помощи табурета. Зал будет рукоплескать. По окончании выпускники стройными колоннами, в едином порыве…
Единый порыв Тумидусу понравился. И грядущие овации.
Ему по-прежнему не нравилась самая малость: что речь необходимо сперва прочесть.
— Трижды? А с одного раза текст не отложится в этих ваших слоях?
— Нет, с одного раза — никак.
Легат еще повозмущался для порядка — «За что я вам деньги плачу?!» — и дал согласие.
В следующие часы дел у директора «Вертепа» было, что называется, по горло. Он связался с секретарем виконта, уведомил, что труппа работает заказ в самостоятельном режиме — не сомневайтесь, они профессионалы и не нуждаются в няньке! — после чего затребовал транспорт для отправки на место бутафора, гримера и костюмерши. Дважды строжайшим образом проинструктировал кукольников, заставив каждого повторить инструкции слово в слово. Особо уделил внимание Степашке: ему поручалось забрать перед началом маскарада контракт и удостовериться, что все подписи на месте. Затем Лючано дал на сегодня «отбой» Г’Ханге, выслушав от пигмея массу упреков в адрес «лживого бваны».
Он успел все. Даже пообедал вместе с труппой и проводил «Вертеп», за которым прислали роскошный аэрокатер.
Через пятнадцать минут за ним прибыла «стрекоза» помпилианца.
— Мы подлетаем, — обернулся через плечо раб. — Здание Имперской военно-космической школы прямо по курсу.
Голос раба звучал неестественно. Не так, как у мар Шармаля-старшего или у голема, — иначе. Все вроде бы на месте: интонации, легкая шепелявость, усталость, сквозящая в каждом слове. И тем не менее… Словно за штурвалом сидела выгоревшая изнутри оболочка, исполнитель ряда строго очерченных функций, безропотно повинуясь чужой воле.
Кукла.
Не оригинальная марионетка, произведение искусства, созданное руками мастера, глядя на которую забываешь о нитях и ведущем куклу невропасте — настолько чертовка жива и самобытна. Не перчаточный Кюхель, тряпичный потешник, древний и вечно юный задира. Тетушка Фелиция делала марионетке глаза в последнюю очередь, говоря, что с глазами кукла «получает душу» и больше ничего переделывать нельзя, чтобы не причинять лишней боли. А Кюхеля с силой бросала на стол — в зависимости от того, как кукла ляжет, тетушка определяла, живет создание своей жизнью или его надо отправить в корзинку для отходов…