— Не вижу таковых, — отвечал Афонсо да Майа. — В стране, которая не вылезает из болезней, важнейшим патриотическим делом, бесспорно, должно быть искусство врачевания.
— У вашей милости на все всегда готов ответ, — почтительно пробормотал судья.
Карлоса и вправду привлекала в медицине жизнь «всерьез», деятельная и благотворная; каталки с больными в просторных коридорах клиники, скальпель, спасающий человеческое существование от гибели, бессонные ночи в сражениях со смертью у постели больного, среди ужаса и отчаяния родных и близких… Подобно тому как мальчиком его завораживала живописность внутренних органов, так ныне он был заворожен отвагой и самоотверженностью медицинской науки.
Он без колебаний выбрал медицинский факультет. В предвидении долгих лет усердного учения дедушка снял для него небольшой уединенный домик в Селасе, изяществом архитектуры напоминавший английский коттедж, с зелеными жалюзи, уютно спрятанный среди зелени. Один из друзей Карлоса (некий Жоан да Эга) назвал его «Селасским замком», намекая на излишнюю роскошь, не подобающую студенту: ковер в гостиной, обитые сафьяном кресла, оружие на стенах и ливрейного лакея.
Поначалу роскошь его жилища привлекла к Карлосу юнцов из знатных семейств, а «демократы» отнеслись к нему с подозрением; однако, когда стало известно, что владелец «замка» читал Прудона, Огюста Конта, Герберта Спенсера и свое отечество именует не иначе как «мерзким содомом», самые непреклонные потрясатели основ стали посещать «Селасский замок» столь же запросто, как и жилище Трована, поэта и бродяги, закоренелого радикала, вся обстановка которого состояла из продавленного дивана и Библии.
По прошествии нескольких месяцев Карлос, обожаемый и теми и другими, успешно примирил светских денди с философами-радикалами и нередко подвозил в своем экипаже вместе Серру Торреса, чучело, состоящее при посольстве в Берлине и ежевечерне облаченное во фрак, и знаменитого Кравейро, размышлявшего над «Смертью Сатаны» — шедевром, который он прятал под плащом вместе с огромной шапкой из выдры.
«Селасский замок», столь идиллически-мирный на вид, сделался средоточием бурной деятельности. Во дворе занимались гимнастикой на научной основе. Старая кухня была превращена в зал для фехтования, ибо часть студентов полагала умение владеть оружием общественно необходимым делом. По вечерам в столовой солидные юноши солидно играли в вист; а в салоне, при свете хрустальной люстры, среди номеров «Фигаро» и «Таймс», а также парижских и лондонских журналов, разбросанных по столам, под звуки Шопена или Моцарта, исполняемого Гамашо, раскинувшиеся в креслах литераторы вели шумные и горячие дружеские беседы, в которых слова Демократия, Искусство, Позитивизм, Реализм, Католицизм, Бисмарк, Любовь, Гюго и Эволюция поочередно сверкали в табачном дыму, столь же легковесные и расплывчатые, как и клубы дыма. И метафизические споры, и радикальные истины обретали особую пикантность в присутствии лакея, обносившего гостей пивом и крокетами.