Он переступал через чьи–то ноги. Едкий парной воздух душил его. Кофты, кацавейки, салопы, фуфайки, манто, полушалки… По ним можно было проследить все прихоти моды с начала двадцатого века… Пахло ржавыми сельдями и несвежим бельем. Должно быть, недавно прибыл новый эшелон: по внешнему виду и по глазам людей, переполнивших зал ожидания, Мещеряк безошибочно определил, что это беженцы, которые уже привыкли к скитаниям. В глазах у них была молчаливая покорность судьбе.
Комнатка военного коменданта находилась в дальнем конце зала за билетными кассами. Перед дверью сидело несколько военных в потертых полушубках, шинелях и бушлатах. Кто жевал сухарь, а кто, свернув «козью ножку», дымил свирепым самосадом. Увидев Мещеряка с красной повязкой на рукаве и сопровождающих его бойцов с винтовками, все сидевшие, как по команде, поджали ноги.
— У себя? — Мещеряк кивнул на дверь.
У самой двери сидел усатый старшина. Он тотчас вскочил и, не выпуская из рук своего «сидора», отчеканил:
— Так точно!..
Дверь завизжала. Мещеряк шагнул за порог.
— Товарищ капитан–лейтенант!.. — Нечаев, сидевший за письменным столом, вскочил. По старой привычке он до сих пор называл Мещеряка капитан–лейтенантом. — Замерзли? Садитесь к печке, я подброшу дровец.
— Зашли вот на огонек, — сказал Мещеряк. — Но ты, кажется, занят?..
Комнатка была невелика. Письменный стол, железная печурка, скамья вдоль стены… Напротив Нечаева на табуретке сидел какой–то небритый дядька. Был он в куртке с накладными карманами и с высокими ватными плечами, в просторных галифе странного покроя, заправленных в шевровые голенища тесных сапог с высокими задниками. Суконную шапку дядька держал в руке.
— Скоро кончу, — ответил Нечаев. — Присаживайтесь.
Поправив сползшую с плеча шинель, Нечаев снова уселся за стол.
— Продолжайте, — Нечаев кивнул дядьке. — Я вас слушаю.
— Проше пана…
По внешнему виду этого дядьки нетрудно было догадаться, что тот не то из–под Львова, не то из–под Белостока. Дядька путал русские слова с польскими, украинскими и белорусскими. Был он перепуган насмерть, и Мещеряк подумал, что Нечаев от него ничего не добьется.
— А других документов у вас нет? — спросил Нечаев, разглядывая какую–то бумажку.
— Ниц нема…
Человек в куртке отвечал обстоятельно и подробно. Сам он из Коломыи, есть такой городок за Станиславом. Там у него был свой домик, была семья… Была… — Он всхлипнул, зашморгал вислым носом. Они эвакуировались — кому охота остаться под немцем? — но когда проехали Подволочиск, на их эшелон напали самолеты, и все побежали в поле, в рожь. Он тоже, как другие, упал на землю, обхватив голову руками, но тут его оглушило, стало темно, пусто, и когда он пришел в себя, эшелона уже не было. Ушел!.. И он поплелся на восток. Шел, ехал на каких–то подводах, на поездах. А однажды, из Киева в Днепропетровск, добирался даже на барже… Где он только не побывал! Загибая темные негнущиеся пальцы, он стал называть города и поселки: Винница, Киев, Ржищев, Днепропетровск, Полтава… Потом Харьков, Саратов, станция Кинель за Куйбышевом. Там наконец повстречал земляков, которые видели его семью. От них он узнал, что все живы–здоровы. Проследовали через Кинель куда–то за Урал. И в нем опять вспыхнула надежда. Вот он и подался за Урал, спрыгнул с поезда на этой станции — кстати, как она называется? — их везли дальше, а он решил остаться, чтобы порасспросить, поразузнать…