— Нет, никогда!.. — Белых произнес эти слова каким–то глухим и бесконечно далеким голосом. Но в то же время его голос был по–мужски полным и громким.
Его руки, сжимавшая рукоятку пистолета, медленно и вяло опустилась. Предельное напряжение сменилось опустошенностью. И первое чувство, которое Белых испытал в эту минуту, было, надо полагать, похоже на презрение, на скользкую гадливость… Белых презирал себя за минутную слабость. Как случилось, что он смалодушничал? Разве он так дорожит своей жизнью?.. Раньше ему казалось, что он обладает известным мужеством. А он, оказывается, обывательски труслив… Белых казнил себя, не отдавая себе отчета в том, что и на этот раз не проявил трусости. Одно дело быть мужественным на войне, и другое — проявить мужество в будничной жизни. Кажется, еще Байрон сказал, что людей, обладающих гражданским мужеством, куда меньше, чем тех, кого мы называем героями.
Белых не имел права уйти из жизни, поддавшись минутной слабости. Не имел уже хотя бы потому, что на такой поступок — сознательно или бессознательно, значения это но имело, — его толкал ненавистный ему лысоватый человечек с маленькими сытыми глазками.
Кто заинтересован в его смерти? Разве не ясно, что самый факт его самоубийства стал бы доказательством его вины?.. А он не хотел, не мог допустить, чтобы его честное имя смешали с грязью. И потом… Не в том ли состоит его долг, чтобы направить следствие на правильный путь? Он может испытывать неприязнь к майору Петрухину как к человеку, но обязан сделать все от него зависящее для того, чтобы вывести на чистую воду притаившегося где–то поблизости подлинного врага. Только тогда он, Белых, выполнит свой долг до конца.
От враждебно холодного блеска стали, лежавшей на столе, было больно глазам. Подполковник Белых поспешно выдвинул ящик стола и спрятал пистолет. Затем он запер ящик на ключ, поднялся и, с трудом просунув негнущиеся Руки в рукава шинели, нахлобучил на глаза шапку–ушанку.
На дворе похолодало. Еще час назад на землю тепло сыпался прозрачный светлый снежок, а сейчас было ветрено, промозгло и сыро. И хотя на небе не было туч (оно бледно белело над головой), свет солнца уже остыл и потускнел, став по–зимнему сухим и красным, и вокруг кирпичных и бревенчатых домиков поселка густо и зло зашумел ельник.
— Кузьма Васильевич, вы далеко?
Белых остановился.
— Ах, это вы!.. Здравствуйте, капитан.
Мещеряк подошел и протянул подполковнику руку. Белых, который не ожидал этого, пожал ее после некоторого колебания. Глаза его смотрели настороженно и недружелюбно.