Он не успел дочитать заметку до конца. В комнату вошла женщина с изможденным русским лицом и сказала, что редактор, вернувшийся из типографии, просит его зайти. Она сразу же, как о том просил Мещеряк, доложила о нем редактору.
В кабинете редактора тихо горела настольная электрическая лампа под зеленым абажуром. У человека, сидевшего за столом, было плохо выбритое лицо пожилого колхозника. От его старомодной толстовки разило типографией, из которой он только что вернулся, — горячим гартом и жирной краской. Редактор уже подписал очередной номер к печати — газета печаталась на плоской машине.
— Людей нет, — пожаловался редактор. — Одни инвалиды и женщины остались, вот и приходится все самому… И за редактора, и за корректора… Все в армии. Впрочем, вам это неинтересно. Вы, наверно, своих родных разыскиваете. К нам многие обращаются.
— Я тут перелистал ваши подшивки, — ответил Мещеряк. — и меня заинтересовал один ваш рабкор, Шарифиддинов…
— Шарифиддинов?
— Он вам писал о Хорезме. А еще раньше вы поместили его заметку о вооруженном восстании рабочих депо.
— Как же… Только он не Шарифиддинов, а Усманов. Шарифиддин Усманов. А Шарифиддинов — это его псевдоним. Кто–то из наших ему придумал.
— Зачем?
— Видите ли… — редактор замялся. — Он, надо вам знать, школьный учитель, историю преподает. Интереснейший человек, но в прошлом… Давно это было. Словом, некоторое время он был даже басмачом. Заблуждался, сам–то он из бедняков. У нас очень сильны были религиозные предрассудки… С тех пор, правда, за ним ничего такого не замечалось. Я бы даже сказал, что он полностью искупил свою вину. Кроме того, он трех сыновей отправил в армию. И все–таки… Придумали мы ему псевдоним. Как говорят у вас: перекрестили…
— А он… не обиделся? — спросил Мещеряк.
— Не знаю… Думаю, что нет. Продолжает нам писать. Про Хорезм я ему сам заказал. Дело в том, что все эвакуированные оседают в нашем городе. Боятся дальше ехать — туда ведь только пароходы ходят. А у нас с жильем совсем плохо. И с продуктами. И до войны мы жили на привозном картофеле. А в низовьях полным–полно продуктов. На пристанях Чалыш, Турткуль, Ходжейли, поверите, до сих пор в магазинах продают папиросы. Настоящие, довоенные, мне их самому привозят, — он протянул Мещеряку пачку «Беломора». — Вот… А про маш и рис я уже не говорю. Там его сколько угодно, тогда как у нас на рынке за килограмм рису просят сто рублей… Поэтому–то я и попросил старика написать. Для нас это очень важно.
— Я хотел бы с ним встретиться. Он в какой школе работает? — спросил Мещеряк.