Иль ничего пускай тебе не снится, человек…
Потом он сказал, что если Мещеряк интересуется историей, то он может дать ему одну редкостную книгу, и повел гостей в дом.
В большой прохладной комнате без мебели, устланной коврами, было несколько глубоких ниш, украшенных белыми лепными решетками. В этих нишах стояли книги.
Достав одну из них, старик бережно перелистал ее и, захлопнув, протянул Мещеряку. То была русская книга, изданная еще в прошлом веке.
«Газик» стоял у калитки. Садыков их уже заждался и сладко посапывал за рулем. Его ковбойская шляпа лежала рядом, на переднем сидении. Она была полна персиков.
— Почем кило? — не удержавшись, спросил Мещеряк, и старший лейтенант Ризаев машинально перевел его вопрос на узбекский: — Ничь пуль бир кило? — Сам он, начисто лишенный юмора, никогда не задал бы такого вопроса.
Садыков вздрогнул.
«Газик» заскакал по булыжнику и, прежде чем Мещеряк успел опомниться, остановился возле кирпичного дома с часовым у входа. Тут Мещеряк решил отпустить Садыкова: сегодня машина ему уже не понадобится.
Остаток дня он провел в отведенном ему кабинете, вчитываясь в старинный фолиант. В нем, кроме всего прочего, содержались выдержки из рассказа о путешествии в далекие страны некоего Ахмеда Ибн–Фадлана–ибн–ал–Аббаса–ибн–Рашида–ибн–Хаммада, совершенного им самим чуть ли не тысячу лет тому назад.
Ибн–Фадлан так рассказывал о своем посещении Хорезма:
«И мы увидели такую страну, что думали: не иначе как врата Замхарира[7] открылись из нее для нас. Снег в ней падает не иначе как с порывистым сильным ветром…
Базар и улицы, право же, пустеют до такой степени, что человек обходит большую часть улиц и базаров и не находит никого, и не встречается ему ни один человек. Не раз выходил я из бани и когда входил в дом, то смотрел на свою бороду, а она — сплошной кусок снега, так что я, бывало, оттаивал ее у огня».
Был месяц сильных ветров, лица сек песок пополам со снегом, когда путешественники покинули Хорезм. Было это 4 марта 922 года. Ибн–Фадлан и его спутники отправились в страну древних огузов — предков нынешних туркмен. Наблюдательный араб увидел среди них таких, которые «владели десятью тысячами лошадей и ста тысячами голов овец», и других, которые выпрашивали на дорогах лепешки хлеба. «Если заболеет из их числа человек, у которого есть рабыни и рабы, то они служат ему», а «если же он был рабом или бедняком, то они бросают его в дикой местности и отъезжают от него».
Огузы были кочевниками. Ибн–Фадлан свидетельствовал, что «дома у них из шерсти, они то останавливаются табором, то отъезжают. То видишь их дома в одном месте, то те же самые в другом месте, в соответствии с образом жизни кочевников и с их передвижением».