Пехлеван Махмуд был самым сильным борцом своего времени. Семь веков тому назад на его выступления стекались многотысячные толпы. По преданию, однажды враждовавшие войска прервали битву и установили временное перемирие только для того, чтобы вместе присутствовать на поединке силача Махмуда.
— Он был также выдающимся музыкантом, — тихо сказал Ризаев, — И сам писал стихи. Это его стихотворения… Они написаны не по–арабски, а на фарси… Вслушайтесь в музыку этих рубайи…
Ризаев прочел стихи, а потом их перевод:
Зимой костер — прекрасной нежпых роз,
Кусок кошмы — прекрасней шелка кос.
Пирьяр–Вали вам говорит: прекрасней
Клеветника — цыганский драный пес…
— Мудро, — сказал подполковник.
— А над решеткой надгробья начертано другое, — сказал Ризаев. — Послушайте…
Сто гор кавказских истолочь пестом,
Сто лет в тюрьме томиться под замком,
Окрасить кровью сердца небо — легче,
Чем провести мгновение с глупцом…
Он замолчал и быстро оглянулся. Мимо прошаркал старый узбек в драном халате. Его глаза сверкнули и погасли.
— Он был святым? — спросил Мещеряк, заинтересовавшийся Пехлеваном Махмудом.
— Он был грешным. Святым стал после смерти. Он ушел от людей непобедимым. Весь Хорезм гордился своим богатырем. После смерти хивинцы нарекли его именем канал. Пехлеван–Яб…
Позади опять что–то зашелестело. Теперь уже Мещеряк оглянулся. Нет, показалось… То была, очевидно, ящерица.
— А в центре Хивы вот уже сколько столетий сияет голубой купол этого мавзолея, — закончил Ризаев.
Ответ не заставил себя ждать. Из Чарджоу пришла радиограмма: «Осторожно семьдесят третий». Старый джигит Усманов опознал на одной из фотографий Ачил–бека.
Под семьдесят третьим номером в списке рабочих числился некий Курбан Клыч.
Думал был уже готов. Высокий, надежный. Теперь люди работали на летном поле, и когда Ризаев протяжно ударил по обрубку рельса, все побросали лопаты и потянулись через ворота к полевой кухне, чтобы, подставив глиняную миску под поварской уполовник, получить свою порцию горячей каши. То было зеленоватое варено из маша, похожего на горох.
Который же из них Курбан Клыч?
Получив радиограмму, Мещеряк не выказал телячьей радости. Магомет пришел к горе?.. Что ж, на это и был расчет. Мещеряк чувствовал скорее усталость, чем удовлетворение. То, что он в последние дни жил в постоянном напряжении, дало себя знать именно теперь. Курбан Клыч… Было очевидно, что он проник сюда не один, что он н его люди вооружены и застать их врасплох будет не просто.
Но где же тот, который направляет Ачил–бека? Этого Мещеряк не знал. Он мог лишь предположить, что немецкий офицер, перешедший границу вместе с Ачил–беком полтора месяца тому назад, находится где–то поблизости. Вероятнее всего, немец отсиживался где–нибудь в мертвом городе, там же, где находилась рация. До поры до времени он не рисковал покинуть логово. Он ждал своего часа.