Тени на стене (Пархомов) - страница 230

28 ноября уже на закате солнца открылась конференция руководителей трех великих держав. Она проходила о отдельном здании на территории советского посольства. Охрану нес международный караул: на каждом из постои стояли три часовых. Сменяли их три разводящих.

29 ноября Черчилль вручил Сталину почетный меч, присланный королем в дар Сталинграду. В тот день Черчиллю исполнилось 69 лет и в английской миссии был дан обед.

На конференции были окончательно определены сроки открытия второго фронта (план «Оверлорд»), но ее историческое значение этим далеко не ограничивалось. Американский генерал О.Бредли в своей книге «Записки солдата» признает, что «после двух лет дискуссий, неразберихи, уверток и проведения второстепенных операций вторжение через Ла–Манш стало основным стержнем стратегии союзников в войне в Европе».

Однако все ото стало известно значительно позднее, уже поело того, как война закончилась. А тогда, в начале декабря 1943 года, прочтя в газете о состоявшейся в Тегеране конференции, Мещеряк понял лишь то, что был одним из тех людей, которые обеспечивали безопасность руководителей трех великих держав.

Газета попала к нему в руки, когда он лежал в палате военно–морского госпиталя в Сочи. За окном штормило море, и был слышен его рокот. Мещеряк уже понемногу выздоравливал. В этот госпиталь он попал после того, как полтора месяца провалялся в Чарджоу, где из него извлекли пули, выпущенные почти в упор: Ачил–бек, заподозривший неладное, успел выстрелить первым, еще до того как Мещеряк выхватил свой пистолет. Но Ачил–беку это но помогло. Он и его люди были схвачены. А спустя несколько дней Нечаеву удалось довершить дело, захватив в развалинах мертвого города обер–лейтенанта Отто Мейера вместе с его рацией.

Сообщил об этом Мещеряку сам Нечаев, не отходивший от него после операции пи на шаг.

И вот он дома!

Сколько он не был в Одессе? Страшно подумать, почти тысячу дней. И тысячу раз он представлял себе этот день, и видел себя на улице, на которой родился и вырос, и смотрел на знакомые с детства дома, и любовался милыми его сердцу каштанами и высоким небом над головой — этот день непременно должен был быть золотым и веселым, — и вог он дома, а город совсем не такой, каким он представлял его себе, и дует резкий апрельский ветер и окна домов темны от копоти, и на улицах совсем пусто. Он шел, вглядываясь в эти окна, в пустые витрины, в глухие подъезды, и силился понять, как люди жили за ними все это время, о чем думали, чему радовались и от чего страдали. Оккупация! Впервые до него дошел страшный, зловещий смысл этого нерусского слова именно теперь.