А он все шел и шел по мертвым улицам. Они были такими же, какими навечно запечатлелись в его памяти, и — не такими. Не оттого ли, что на угловых домах все еще висели чужие таблички? Улица Бебеля. А оккупанты переименовали ее в улицу Дуче Муссолини. Улица Красной Армии. Но и на ней чернеет ненавистная табличка о том, что это улица Короля Михаила. Весь центр города был отведен под так называемую «правительственную зону», в которой преимущественно проживали оккупационные чиновники. О том распорядился сам городской голова господин Пынтя.
И примар Пыптя, и его заместители, и другие чиновники изрядно нагрели руки на войне. Заместитель городского головы Видрашку прибрал к рукам гостиницу «Бухарест» на Дерибасовской. Какой–то Тудосе стал крупным коммерсантом, владельцем гостиницы «Пассаж», кинотеатра «Виктория» и ресторана «Карпаты». А другие? Эти тоже не теряли времени даром.
Нечаев шел медленно, и город открывал ему свое сердце. Нечаев не предполагал даже, что оно столько выстрадало и так ожесточилось. И это сердце едва ли не самого веселого города в мире!..
Дом, дом…
Почти машинально он свернул на улицу Пастера и остановился. Его дом тоже был цел. Он был все так же наглухо покрыт коричневой масляной краской. Только балкончики с витиеватыми решетками, на которых раньше красовались фикусы, были пусты и казались ненужными, лишними. Да и широкий карниз кое–где обвалился (должно быть, от собственной тяжести). И веселых занавесок на окнах не было. И на гофрированных жалюзи, закрывавших витрины «Мужского салона», висели тяжелые замки. И не было даже намека на парикмахерский запах вежеталя.
С минуту простояв перед своим родным домом, Нечаев вошел в сумеречное парадное. Многих цветных стеклышек старого витража теперь не доставало, и парадное продувалось сырым ветром. Но однорукая Венера с факелом была на месте — она грустно и виновато улыбалась из своей полукруглой ниши.
Но странное дело, в этом большом четырехэтажном доме не было теперь ни запахов, ни звуков. Од был пуст, как колба, из которой выкачали воздух. Неужели в нем никто не жил все эти годы? Нечаев стоял, не решаясь шагнуть на лестницу. И тут он услышал какой–то слабый мышиный шорох.
Неслышно приоткрылась узкая дверца в стене, слабо звякнула цепочка, и на пороге возникла женщина в плюшевой шубейке поверх темного платья до пят. Француженка! Мадемуазель Пьеретта Кормон. Стало быть, выжила все–таки эта старушенция. И как прежде, прижимает болонку со свалявшейся грязной шерстью к своей впалой груди. У самой еле–еле душа в теле, а болонку на руках держит.