Поняв это, он забросил в чулан комплекты «Всемирного следопыта» и журнала «Вокруг света», которыми раньше так дорожил. Стыдно мечтать о подвигах на мягкой тахте. Подвиги совершались там, где вьюги, шквалистые ветры и свинцовые ливни, а не в тихой комнате.
Уже в первый день пребывания на подводной лодке Нечаев успел вдоль и поперек исколесить свое прошлое и решил к нему больше не возвращаться. К чему? Сейчас реальностью был только душный отсек, часы над головой, которые видны отовсюду, койки, Гришка Троян… Теперь они были его жизнью.
Но Гасовского и Кости Арабаджи ему, говоря по правде, не хватало. Не потому ли, что все самое главное в его жизни было связано с ними? Говорят же, что надо съесть пуд соли, чтобы узнать человека. А они достаточно нахлебались вместе соленой водицы. И в море, и в одесских лиманах. Как же можно об этом забыть?..
Лампочки горели не в полную силу, а как бы вполнакала, но их свет равномерно распределялся по всему отсеку и поэтому казался ярким и белым. Он словно бы давил на веки, заливал глаза, как это бывает, когда лежишь под солнцем на берегу моря. В таком ярком свете не было надобности, но в соседних отсеках, где люди несли боевую вахту, он был необходим. Нечаев не знал, что происходит в других отсеках, не имел понятия, где находится лодка, но это его не тревожило. Было ясно, что лодка идет по заданному курсу, туда, где лежит чужой берег, на котором, если обстоятельства вынудят к этому, они должны будут отыскать какого–то старика и спросить у него: «Де твоето момиче?», словно он и не старик вовсе, а юноша, у которого непременно должна быть девушка. «Момиче» — по–болгарски «девушка». Это объяснил Нечаеву Гришка Троян.
Но оттого, что весь экипаж лодки был занят своим делом, а он, Нечаев, мог спокойно дрыхнуть на койке, ему было не по себе. Он не привык чувствовать себя лишним, быть пассажиром. Он всегда принимал близко к сердцу то, что происходило вокруг, и был в гуще событий. По крайней мере, до сих пор.
Между тем уже шли третьи сутки похода.
Обо всем было уже передумано и переговорено. Нечаев был рад, что Сеня–Сонечка оказался его напарником. С ним Нечаеву было просто и покойно. Сеня–Сенечка все делал основательно, добротно. В этом Нечаев убедился еще на даче Ковалевского. Стоило Шкляру взять в руки «шведа» (так любовно он называл гаечный ключ), как он словно бы становился другим человеком. Сам Николай Сергеевич величал его тогда по имени–отчеству.
— Слушай, а кем ты будешь после войны? — неожиданно спросил Гришка Троян.
— Не знаю, я об этом как–то еще не думал, — признался Нечаев.