Выслушав его скороговорку, Нечаев и Шкляр медленно прошли в дальний угол и присоли на треногие табуретки. Краем глаза Нечаев видел, как корчмарь перемигивается с крестьянами, сидящими за длинным столом. Те сосредоточенно и молчаливо макали хлеб в какой–то темный соус. Повернувшись к ним спиной, Нечаев проглотил слюну.
Ждать пришлось минут десять.
Корчмарь принес им жирную баранью бастурму, брынзу и испеченные на жаровне в постном масле и уксусе стручки красного перца. Отведав этого блюда, Нечаев застыл с открытым ртом. Было такое чувство, словно он только что проглотил горящий факел… Между тем корчмарь с самым невинным видом справился, нравится ли господам солдатам его кушанье.
— Гут, зер гут… — пробормотал Нечаев и потянулся к рюмке, чтобы залить сливянкой пожар.
После этого ему чуть–чуть полегшало. А когда корчмарь принес густое, почти черное вино, которое пахло нагретой на солнце смолой, Нечаеву и вовсе стало хорошо. Показе лось, будто он дома, будто за соседними столами сидят старые дядьки из–под Александровки или Кубанки и тихо, неторопливо толкуют о своих колхозных делах, а сам он в отпуске, и стоит ему выйти на улицу, залитую солнцем, как он увидит своего деда, увидит красное полотнище с надписью «Добро пожаловать» над крыльцом школы–семилетки, и прислоненные к этому крыльцу велосипеды, и белых гусей в теплой дорожной пыли… За весь день Нечаев не слышал ни единого выстрела и как–то уже успел позабыть о том, что идет война.
Но стоило ему взглянуть на Сеню–Сенечку, сидевшего напротив в мундире мышиного цвета, как он сразу вспомнил, что и на нем сейчас точно такой же мундир, что он теперь не Петр Нечаев, а Гуго Реслер, и он снова почувствовал себя на войне, которая из–за солнечной тишины, лежавшей за открытой дверью корчмы, была еще страшнее, чем на грохочущей передовой. Война была и здесь. Она подстерегала за каждым углом, за каждым поворотом дороги.
В город они попали только около пяти часов пополудни на попутном грохочущем грузовике.
Город был невелик и временами до боли, до дрожи в коленях напоминал родную Одессу. Такие же дома с железными балкончиками, такие же пыльные акации… Морские ветры просквозили его тесные улочки, и пористый камень, из которого были сложены его дома, приобрел оттенки древнего мрамора, слегка пожелтевшего от солнечных лучей.
Вот только виадуков в нем не было.
Но если улицы и дома Варны напоминали старую Одессу, то пестрый городской люд, шаркавший подошвами по тротуарным плитам, жил какой–то непонятной и чуждой Нечаеву жизнью. Вот идет продавец шербета. В белой феске, с медным бидоном за спиной… Разве увидишь такого на шумном одесском Привозе? Или такого мальчишку, подгоняющего палочкой ржавый обруч?.. Одесские пацаны уже давным–давно обзавелись самокатами. Да и такого павлина не встретишь в Одессе.