— Добре, — Нечаев кивнул.
Войдя в мастерскую, он остановился над сапожником и кашлянул. Тот поднял голову. Его рот был набит гвоздями, и он выплюнул их в ладонь.
— Век!.. — резко сказал Нечаев, указав рукой на мальчика.
Сапожник повернулся к мальчишке и что–то сказал ему по–болгарски.
Когда мальчишка пулей выскочил на улицу, глаза сапожника и Нечаева встретились.
— «Де твоето момиче?» — хрипло спросил Нечаев.
Вопрос как вопрос. Немецкий солдат интересуется девушкой. К такому вопросу не придерешься.
— «Легна сп вече, аго», — спокойно ответил сапожник. Он ничуть не удивился.
— Иван Вазов, — сказал Нечаев.
— «Под игото». Роман в три части, — медленно произнес сапожник и поднялся со своего низкого стульчика.
Нечаев вздохнул с облегчением.
— Вот уж не думал… — медленно сказал сапожник по–русски. — С прибытием. Так, кажется, у вас говорят?..
Нечаев пожал его крепкую руку.
— Сторожа не было, — сказал он. — Там все вверх тормашками. Вот и пришлось…
— Сторожа забрали. Вчера вечером. Я знаю…
— Кто, немцы?
— Наши же, жандармы, — ответил сапожник. — Осторожно, там кто–то ходит…
— Это мой товарищ, — сказал Нечаев, оглянувшись.
— Другарь? Пусть войдет…
Нечаев выглянул и помахал Сене–Сенечке рукой. Сапожник тем временем стал опускать жалюзи. Потом, когда Шкляр тоже вошел в мастерскую, сапожник зажег лампу и запер дверь изнутри.
Из мастерской они прошли в подсобку без окон, напоминавшую захламленный чулан. Осторожно приоткрыв дверь, которая вела из подсобки в тесный дворик, обнесенный каменной стеной, сапожник снова закрыл ее. Дверь скрипнула, защемив полоску дневного света.
— Все спокойно, — сказал сапожник и, протянув Сене–Сенечке жесткую ладонь, назвал себя. — Генчо. Садись, другарь, в ногах правды нет. Так, кажется, у вас говорят?..
— Дело в том, что мы…
— Не надо, — сапожник покачал седеющей головой. — Ничего говорить не надо. Теперь чем меньше знаешь, тем лучше.
Но Нечаева беспокоил мальчишка, которого сапожник куда–то услал. Подмастерье может вернуться.
— Это мой сын, — сказал сапожник. — Славко. Он — как это по–вашему — будет молчать как рыба. Я его домой послал.
— А ты, батя, здорово говоришь по–русски, — сказал Сеня–Сенечка, и по его голосу Нечаев понял, что тот все еще не доверяет сапожнику. — Откуда?
— Раньше я совсем хорошо умел говорить. Давно–давно… Успел позабыть уже.
— Ты что, бывал у нас?
— В тысяча девятьсот… восемнадцатом. Мы тогда всю зиму простояли в Севастополе.
Сени–Сенечки тогда еще на свете не было. Он переспросил:
— Когда?..
— Год тысяча девятьсот восемнадцатый… Я тогда молодым был, как вы, и служил на крейсере «Надежда». Мы, конечно, отказались воевать против русских братьев. А нас за это… Как бы вам объяснить? — Он задумался, потом провел ладонью по горлу, — Портупей–юнкера Спаса Спасова приговорили к смертной казни. А мне пришлось четыре года… В тюрьме сидел, да… Нас уже здесь осудили, в Варне, когда мы домой вернулись.