По сторонам дороги чернели туши обгоревших и подбитых фашистских танков, валялись ящики из–под снарядов. Беззвучно стояли замерзшие телеграфные столбы. То там, то тут из снежных сугробов торчали жерла умолкших орудий. Эти места еще недавно были под немцем. Об этом напоминали п одинокие, похожие на темные надгробья, печные трубы, уцелевшие на пепелищах деревень, и голодные одичавшие псы, и наглое воронье. Вся земля вокруг была как заснеженный погост, над которым воет ветер.
Подскакивая на просиженном сидении видавшей виды камуфлированной армейской «эмочки» с помятыми боками и простреленным навылет ветровым стеклом, Мещеряк тщетно пытался восстановить в памяти события этого февральского дня и выстроить их в той логичной последовательности, которая могла хоть что–то прояснить. Но события никак не желали выстраиваться по ранжиру. Среди них были и важные, и незначительные, казавшиеся поначалу важными, и действительно третьестепенные, которые трудно было соединить воедино хотя бы по той причине, что они не являлись звеньями одной цепи, и такие события, которые его, Мещеряка, не касались вовсе… Эх, если бы можно было восстановить весь этот день минута за минутой!.. У него было такое чувство, словно он чему–то не придал значения и оно навсегда ускользнуло от него. Какое–то слово, какой–то жест… То ли потому, что он чертовски устал, то ли потому, что проявил невнимательность… И теперь уже ничего нельзя было вернуть.
Но думал он, признаться, не только об этом.
И угораздило же его попасться на глаза начальнику штаба как раз в тот момент, когда адъютант положил тому на стол показания этого пленного обер–лейтенанта. Кстати, как его фамилия? Не то Шредер, не то просто Редер… И этот Шредер заявил, что немецкому командованию будто бы известна дислокация наших войск. Воздушная разведка? Об этом не могло быть и речи. На карте, отобранной у обер–лейтенанта, были не только обозначены номера дивизий и полков, но стояли даже фамилии их командиров. Таких данных никакая воздушная разведка не могла дать. И тем не менее немецкое командование было слишком хорошо информировано о положении дел на этом участке фронта. Пожалуй, даже слишком хорошо… И над этим стоило призадуматься.
Вот тут–то генералу под горячую руку и подвернулся он, Мещеряк. Как известно, на ловца и зверь бежит. «Займитесь этим делом», — сказал генерал. Вот и выходит, что если бы Мещеряк явился в штаб минут за пятнадцать до назначенного ему срока, он не мерз бы сейчас и своей грохочущей колымаге, а преспокойно дрыхнул бы в теплом продымленном блиндаже, в котором смолисто пахнет сосняком и по–домашнему шуршат в прелой соломе полевые мыши. Везет ему как утопленнику… Вечно ему поручают такие дела, к которым не знаешь, как подступиться. Это философы мучились над вопросом «где начало того конца, которым оканчивается начало». Но он ведь не философ. Ему подавай факты, детали… Уж не полагает ли начальник штаба, что Мещеряку нравится заниматься софистикой? Как бы не так!..