Свою работу он любил. Но, признаться, она доставляла ему мало радости. Куда там, чаще всего она приносила ему одни огорчения и разочарования. Его брала оторопь, когда вдруг оказывалось, что человек, которого все считали милым ц кротким, показывал волчий оскал. И это не немец, не бывший кулак, затаивший звериную злобу до поры до времени, а твой ровесник, распевавший когда–то «взвейтесь кострами, синие ночи». Как же так?
До сих пор у него не шел из головы предатель Ярцев, бывший лейтенант и бывший комсомолец, добровольно перешедший на сторону врага. С этим Ярцевым Мещеряку пришлось поиграть в кошки–мышки. Но как ни хитрил Ярцев, Мещеряк все–таки вывел его на чистую воду.
Только при чем здесь Ярцев? Того уже давно осудил трибунал. Надо думать о Шредере, только о Шредере. Ниточка идет от него.
Вторичный допрос обер–лейтенанта Шредера, как и следовало ожидать, почти ничего не прояснил. Вел допрос одутловатый штабной майор, а Мещеряк сидел в сторонке и помалкивал. В блиндаже было так накурено, что дым щипал глаза. Майор в меховой безрукавке, надетой поверх суконной гимнастерки, курил папиросу за папиросой — только накануне всем командирам раздали фронтовые подарки, привезенные делегацией трудящихся Узбекистана, и майору достались две сотни душистых папирос. Перед ним на столе чадила керосиновая лампа со стеклянным резервуаром. Ее разбитое стекло было заклеено газетой, пожелтевшей от близкого соседства с огнем. По правую руку от майора заметно волновалась молоденькая переводчица, ушедшая на фронт со второго курса Казанского университета. Немецкий она знала слабо. К тому же она впервые разговаривала с такой важной персоной, как обер–лейтенант вермахта. До этого ей приходилось иметь дело лишь с рядовыми и ефрейторами.
Мещеряк, сидевший напротив переводчицы, не сводил глаз с обер–лейтенанта. Вальтер Шредер, уроженец Кёльна, был молод и самоуверен. Майору он отвечал без наглости, но и без страха. Собственная судьба, казалось, его ничуть не тревожит. Очевидно, он все еще верил командующему группой армий «Центр» фон Боку, который в своем приказе объявил, будто «оборона противника находится на грани кризиса» и считал, что «последний батальон, брошенный в бой, может решить исход сражения»…
Обер–лейтенант был без шинели. На кармане его мундира красовался круглый партийный значок. Кроме того, у него была нашивка «за участие в зимней кампании», такие нашивки, как знал Мещеряк, были введены совсем недавно. Лицо и руки обер–лейтенанта были белыми, холеными. Кадровый военный, он замещал в последние дни командира батальона, который был недавно убит. Их пехотная дивизия входила в состав 4–й армии.