Юрий знал, что это неспроста. Бывший капитан спецназа вспомнил, как однажды в Афганистане он таким же образом неожиданно проснулся среди ночи в душной казарме и долго лежал, прислушиваясь к шумному сопению, храпу и жалобным вскрикам солдат. Его спецгруппа отдыхала после очередной вылазки в горы. Тогда он поднялся, постоял у дверей, покурил, а затем непонятная щемящая тоска погнала его прочь от казармы. Терпухин еще успел переброситься парой слов с часовым, окликнувшим его, как случилось то ужасное и страшное, что порой случается на войне. Внезапно раздались странные воющие звуки, и не успел Терпухин сообразить, что это такое, как артиллерийские снаряды накрыли расположение отряда. Казарму смело с лица земли. Часовому, с которым он только что разговаривал, осколком начисто снесло лицо.
Убило почти всех его товарищей, а он, хранимый незримым ангелом, остался жить. Юрий не верил в ангелов, в Бога и происшедшее объяснял хорошо развитым чувством самосохранения. Потом были разбирательства — как могла артиллерия, эта «царица войны», накрыть своих же? Пришлось и Терпухину давать объяснения, почему он уцелел. Юрий не стал распространяться о «шестом» чувстве, спасшем его от смерти, а свел все к прозаическому... мочевому пузырю.
Так что же потревожило его сейчас, когда Катя, широко раскинув руки, безмятежно спит рядом с ним с детской улыбкой на лице? Терпухин приподнялся на локтях и прислушался. Неожиданно возле стены дома послышался непонятный хруст. Затем раздался шорох. Кто-то ходил вокруг дома.
Терпухин достал из-под подушки пистолет, протянул руку к подоконнику и нащупал фонарик. И когда в окне появилась непонятная тень, Юрий нажал на кнопку фонарика. Луч света высветил лобастую голову крупного зверя. Зловещий огонек светился в его желтых зрачках.
Юрий едва сдержался, чтобы не выстрелить в ночного хищника.
Когда сноп электрического света ударил зверю в глаза, он не испугался, раздосадованный недавней неудачей с лошадью, которая так и не стала его добычей, а, словно завороженный, продолжал смотреть внутрь человеческого жилища. Затем свет погас, в доме послышались человеческие голоса, и волк, тяжело отвалившись от стены, неспешно направился к проволочной изгороди. Отбежав далеко в степь, он потрусил к логову. Выть ему уже не хотелось, наоборот, у него было желание по-старчески заскулить...
Горизонт уже светлел. Узкая фиолетовая полоса его на глазах превращалась в оливковую...
«Волк! Точно волк!» — не переставал удивляться Терпухин. И странное дело: вместо того, чтобы отпрянуть от окна, зверь угрюмо, словно загипнотизированный, смотрел в комнату.