Но нигде она не проявляется так ярко и наглядно, как в самой существенной с
точки зрения представлений о «тоталитарности» сфере — отношении к своим
политическим противникам. Которое, прямо скажем, плохо согласуется с
представлениями об особой жестокости «русского царизма». Примерно в то самое
время, когда императрица Елизавета благодушно решила вовсе их не умерщвлять, в
Англии существовала занятная практика таковых после казни расчленять и
демонстрировать части тела политических преступников в разных городах (в чем
никакого особого варварства не усматривается). «Жестокая расправа» с
декабристами действительно впечатляет: случай, когда из около 600 прикосновенных
к делу о вооруженном мятеже казнят пятерых и менее ста попадает на каторгу, с
трудом представим для европейских стран того времени.
Конечно людям, проходившим в школе рассказ «После бала» и не встречавшим
аналогичного, допустим, о килевании в английском флоте (едва ли такой и
существует), естественно полагать, что в русской армии наказания были более
жестокими, чем в других. Идти сквозь строй, положим, удовольствие небольшое,
однако в дозах, теоретически способных привести к смерти, оно назначалось за
такие проступки, за которые в любой европейской армии однозначно вешали или
расстреливали. А вообще-то жестокое обращение с нижними чинами отнюдь не
поощрялось (благодаря чему, кстати, появился главный пролетарский писатель: дед
Горького за это был Николаем I выгнан со службы с лишением чинов и дворянства и
записался в мещане).
При взгляде на реалии имперского периода заметно, что российский ancien regime к
самообороне против «врагов внутренних» относился довольно наплевательски, и его
карательная практика была сильно ниже нормы, если брать за таковую практику
европейских стран. Власть, казнившая более чем за полтора столетия до начала XX
в. всего порядка 60 своих политических противников, вполне заслужила, чтобы
последние вовсе её не боялись. При этом политические преступники в то время
находились в привилегированном положении по сравнению с уголовными (а не
наоборот, как после прихода тех «политических» к власти) — их нельзя было
заставлять работать, с ними говорили на «Вы», позволяли всякие недозволенные
уголовным вольности.
Чтобы оценить «жестокости царизма» (дело происходит в период самой что ни на
есть реакции — при Александре III, в 1890 г.) по отношению к своим противникам
стоит, пожалуй, привести свидетельство человека, теплых чувств к нему заведомо
не питавшего (из книги очерков польского публициста Юзефа Мацкевича; автор