Я молчал, из меня мог вылететь сейчас только крик. Я не мог отвязаться от мысли, что все это время передо мной мелькал какой-то яркий, пестрый, ослепляющий красками фильм, и вот он закончился и я увидел перед собой белую тряпку.
Я взял свой чемодан и вышел в коридор. Тесть даже головы не поднял, не проводил меня хотя бы взглядом, а ведь наш разговор был слышен во всей квартире: мирно покачивалась его нога в полосатой штанине, в тагхе без задника.
Бабушка стояла в прихожей с поднесенными ко рту сцепленными пальцами, худенькая, маленькая. Я боялся встретиться с ней взглядом: вот кого я предавал. Она была единственным здесь человеком, с которым мне трудно было расставаться.
— Ты это серьезно, Витя? — Клавочка думала, что я разыгрываю какую-то комедию и стоит ей лишь кинуться мне на шею...
— Серьезней быть не может.
— Тогда оставь наши ключи!
— Оставь ключи ему! — раздался голос тестя. — Оставь. Пусть покуражится, завтра вечером с повинной явится. А решать нам: казнить или миловать.
Я вывернул карманы брюк, ключи выпали на пол, мы с Клавочкой разом присели, коснулись руками друг друга. Клавочка чуть изогнулась, пытаясь перехватить мой взгляд.
— Витя,— сказала она жалобно. — А как же я? Без тебя, Витя...
Я не мог вынести ее взгляда и выпалил:
— Собирайся!
Моя ненаглядная взлетела как мячик, с силой ударенный об пол.
— Сейчас, Витя, сейчас. Я скоро... Минуточку.
— Один чемодан, не больше! — скомандовал я, чувствуя в себе необыкновенную силу, способную все изменить, все повернуть по другому руслу.
— Счастья вам желаю. — Бабушка поклонилась, в глазах ее одобрение. — Мира в доме, детки...
— Спасибо. — Я обнял ее. — Мы вас не оставим: устроимся и к себе заберем. Детей наших будете нянчить?
— С радостью! — Бабушка вся светилась.
Теща заплакала, не отрывая от лица платочка, сказала:
— Витя, как же так? Утка с яблоками остывает. Пятый раз подогреваю... Ужинать будем... Как же так?
У выхода, пропустив вперед Клавочку, я обернулся: теща и тесть стояли рядом и растерянно смотрели нам вслед.
— Так будет лучше,— сказал я.