Утром меня разбудило солнце, палящие лучи которого обжигали лицо. Я открыла глаза и посмотрела вверх, на устремленные в небо листья красавца-эвкалипта. Мало-помалу до меня стало доходить, в каком положении я оказалась. «Боже мой, я совсем одна! Что же делать?»
Я поднялась с земли и побежала дальше. Много дней мне приходилось делать это снова и снова. Сколько именно, не могу сказать точно. Единственное, что знаю: я потеряла ощущение времени, остались только голод, жажда, страх и боль. Когда наступала полная темнота, я останавливалась и отдыхала. В полдень, когда солнце в зените и печет немилосердно, я ненадолго присаживалась под деревьями.
Как раз во время одного из таких дневных привалов я и задремала, а лев разбудил меня. К этому времени мне уже не хотелось свободы. Мне хотелось только одного — вернуться домой, к маме. Без мамы было хуже всего. И хотя мы привыкли обходиться без еды и воды день, а то и два, я понимала, что долго не продержусь. Я настолько ослабела, что еле передвигала ноги, а ступни потрескались и так болели, что каждый шаг казался пыткой. Вот почему к моменту, когда голодный лев уселся передо мной, я уже сдалась. Быстрая смерть представлялась мне желанным выходом из этого невыносимого положения.
Но лев посмотрел на мои выпирающие ребра, запавшие щеки и удалился. То ли он сжалился над несчастным человеческим существом, то ли просто рассудил, что из меня не выйдет даже приличной закуски, не знаю. А может, Бог был на моей стороне. Я подумала, что Бог не может быть настолько бессердечным и оставить меня в живых лишь для того, чтобы позволить умереть еще более жестокой смертью — например, от голода. Он, конечно же, уготовил мне другое предназначение, и я воззвала к нему: «Возьми меня к себе или направь путь мой». Держась за ствол дерева, я кое-как поднялась на ноги.
Я побрела дальше и через несколько минут наткнулась на пастбище с множеством верблюдов. Я высмотрела верблюдицу, в сосцах которой было молоко, и бросилась к ней. С жадностью, точно грудной младенец, я пила ее молоко. Меня заметил пастух и закричал:
— Пошла вон, сучка!
Я услышала, как щелкнул бич из сыромятной кожи. Но мною овладело отчаяние, и я продолжала жадно сосать молоко, едва успевая глотать.
Пастух, громко ругаясь, бросился ко мне. Он понимал, что если не сумеет криком отпугнуть меня, то прибежит слишком поздно: молока у верблюдицы уже не останется. Но вот я напилась вволю и снова побежала что было сил. Пастух погнался следом и изловчился раз-другой достать меня кнутом. Но я бегала быстрее, и он в конце концов остался, все еще бранясь, посреди пустыни в лучах клонившегося к закату солнца.