утраченный тысячелетия тому назад. Другие просто не встречались в Италии, например «бешеный огурец», из которого получали сок, или слоновий кал, используемый как суппозиторий. Иных — таких как миррис или можжевельник — в данный момент не было на полках папенькиной аптеки: мы ждали, пока корабли доставят партию товаров из отдаленных земель в порт Пизы. Алхимические описания, как следует провоцировать аборт, изобиловали упоминаниями определенных камней, трав и светил. Они показались мне наиболее бестолковыми и бесполезными из всех прочих.
Правда и то, что за все годы, проведенные мною в папенькиных помощницах, ни одна винчианская жительница не обращалась к нему с целью прервать нежелательную беременность. Женщины часто приходили в аптеку, ища средств помешать зачатию: они уже не доверяли бабушкиным бредовым рецептам вроде сожженного на горячих углях копыта мула. Но сама беременность, если исключить периоды чумных эпидемий, всегда считалась благословением свыше, и мои познания об умерщвлении зародышей в утробе ограничивались лишь книжными сведениями. С папенькой же на эту тему мы никогда не говорили.
Мне оставалось только изучать старинные рукописи, уткнувшись в них при неверном пламени свечи, и гадать, не вызовут ли предложенные отвары и суппозитории вместе с гибелью плода… и мою собственную. Но потом, снедаемая тоской, я решила, что смерть — ничем не худший удел по сравнению с тем, как стать матерью бастарда в захолустном городишке.
Так и вышло, что я, отчаянная голова, сварила, не слишком поддаваясь страху, дурно пахнущее зелье из тех абортивных ингредиентов, что нашлись под рукой в нашей аптеке, — мирриса, руты, буковицы, болотной мяты и можжевеловой живицы, проглотила его перед рассветом, а затем добралась до своей спальни и снова улеглась в постель.
Почти сразу у меня сильно свело живот, и к тому времени, как к нам пришла тетя Магдалена, а папенька открыл двери аптеки, меня уже жестоко мутило и я вопила как резаная, так что было слышно не только на лестнице, но и в самой лавке.
Папенька и Магдалена сразу примчались в мою спальню и принялись хлопотать возле меня, умоляя сказать, что и где болит. К тому моменту я уже так боялась умереть — вдруг я с предельной ясностью осознала, что менее всего стремлюсь к смерти, — что тут же выболтала им состав принятого мной лекарства. Свое намерение я от них тоже не утаила.
Боль и горячка так мучили меня в тот день, что я сама не понимаю, как выжила. Но я выжила. Затем еще неделю я была слаба, как котенок, и не могла есть ничего, кроме жиденькой похлебки из соленых овощей.