Лоренцо открыл глаза и заметил меня на пороге со скамейкой наперевес. Вероятно, его развеселило то, что я сама себе преградила путь, потому что он от души рассмеялся прежним чудным смехом, и его крепкие белые зубы сверкнули белизной на фоне глянцевито-оливкового лица.
— Помочь? — кивнув на скамейку, осведомился Лоренцо.
— Пожалуй, не надо, — небрежно ответила я, перевернула скамейку и вошла в лавку.
Обойдя прилавок и стараясь проделать это ловко и расторопно, я положила скамейку и инструменты на пол и поклонилась гостю.
— Добро пожаловать, синьор.
Он поклонился в ответ.
— Называй меня Лоренцо. Так меня зовут все друзья.
Я, как и в нашу встречу в боттеге у Верроккьо, неожиданно осмелела и спросила:
— Вы уже причисляете меня к своим друзьям? Мы ведь едва знакомы.
— Но ты приходишься дядей одному из самых многообещающих художников Флоренции, к тому же ты ученый человек и своими руками создал такую замечательную аптеку… — Лоренцо посмотрел на меня в упор:
— Если даже мы не друзья, то, надеюсь, скоро ими станем.
— Где же синьор Боттичелли? — поинтересовалась я, тщетно пытаясь скрыть, как я польщена его ответом.
— Непостижимо, но после той нашей встречи Сандро заперся у себя в апартаментах. Он просил извиниться за него.
Увидев в шкатулке колокольчик, Лоренцо предложил:
— Может быть, помочь тебе его подвесить?
Его легкость обращения изумляла меня и приводила в восторг. Любой самый незначительный человек рядом с ним немедленно начинал чувствовать свою нужность и важность. Теперь я понимала, почему вся Флоренция от него без ума.
Я подала ему колокольчик, молоток и гвозди, а сама взяла скамеечку. Мы вдвоем прекрасно провели утро, дискутируя о наилучшем местоположении для колокольчика и вышучивая друг друга за то количество погнутых гвоздей, которое мы вогнали в дверную раму в неуклюжих попытках прибить вышеупомянутый колокольчик. Я провела Лоренцо по своей аптеке и кладовой, одновременно отвечая на нескончаемый поток вопросов о действенности тех или иных трав и о правильном приготовлении снадобий и припарок против подагры — болезни, от которой жестоко страдали дед и дядья Лоренцо и которая уже приблизила к смертному одру его отца.
Затем я принесла приготовленное загодя угощение. Мы уселись на скамьи по обе стороны прилавка и принялись за еду. Лоренцо поглощал виноградно-оливковую запеканку с таким утонченным смаком, что невольно напомнил мне папеньку, мысль о котором отдалась во мне немой болью. Я зачарованно внимала ему, а он выбирал темы одна интереснее другой, увлекался заведомо неторными тропами для того лишь, чтобы повернуть вопрос неожиданной стороной, открывая все новые его грани, и потом умело и продуманно возвращал нас к главной линии разговора. За беседой Лоренцо не забывал намазывать хлебные ломти козьим сыром, сверху накладывал запеканку и отправлял всю горку в рот, а пока прожевывал, побуждал меня высказывать свое мнение, отвечать или возражать, если я была не согласна. До сей поры я ни разу не сталкивалась с таким странным сочетанием — интеллектуальный аппетит.