— Хорошо, когда знаешь себя, — кивнул Папаша. Возникла третья пауза, а потом, совсем того не желая, я начал:
— У Алисы для первого убийства есть оправдание, такое оправдание, которое поймет даже обезьяна. У меня такого оправдания нет, а ведь я, по самым скромным подсчетам, убил около миллиона людей. Видите ли, я был командиром расчета, который обслуживал группу ракет с водородными боеголовками. Они обладали способностью пробивать крышу любого подземного города-убежища, и билет им выписали на Москву. А когда билет предъявили, я был тем, кто его прокомпостировал, я имею в виду, это мой палец нажал на кнопку. Да, Папаша, именно я был одним из тех, кто нажимал на кнопки. На самом деле нас было довольно много — тут задействован целый комплекс мероприятий, — вот почему меня смех разбирает, когда я слышу россказни об одном человеке, нажавшем на все кнопки.
— Да? — сказал Папаша не слишком заинтересованно. — В таком случае ты должен знать…
Мы не успели услышать, кого я должен знать, так как я зашелся в приступе кашля, и мы поняли, что сигаретный дым практически вытеснил воздух. Папаша зафиксировал дверь таким образом, что появилась щель, и через какое-то время атмосфера заметно улучшилась, хотя нам пришлось мириться с низким, заунывно свистящим звуком.
— Так вот, — мой рассказ продолжался, — я возглавлял ракетный расчет, носил очень красивую униформу с впечатляющими знаками отличия — не то что «шевроны», которые украшают мою грудь сейчас, — был молод и красив. На этой службе мы все были очень молоды, хотя некоторые мои подчиненные были старше меня. Молоды и преданны делу. Я помню это чувство — очень глубокое, серьезное и еще чистое — чувство ответственности. И когда я отправлялся в отпуск в свой город-убежище, я чувствовал, что я на голову выше всех в этой праздной толпе.
Дедушка у меня был летчиком во время той войны, когда они боролись с фашизмом, он сбрасывал бомбы с «Летающей крепости» или чего-то там еще, и однажды, напившись, он поведал мне, что иной раз его совсем не волновало, когда они сбрасывали такие яички на Германию: сверху люди и здания казались игрушками наподобие тех, которые ребенок выстраивает в ряд, чтобы потом повалить, а все занятие — такой же невинной забавой, как растревожить муравейник. А порой они чувствовали какое-то беспокойство — или просто трусили чуток, сбрасывали свои бомбы в Северное море и возвращались домой.
А мне даже не надо было пролетать в семи милях над тем местом, которое определили моей целью. Помню только, иногда я доставал карту и смотрел на определенную крупную отметку на ней, слегка улыбался и мягко говорил «Бах!», а затем притворно вздрагивал и быстро складывал карту.