Пёс схватил Миллога зубами за одежду, потянув прочь, подальше от берега.
Но было уже поздно.
Горизонт внезапно потемнел. Там, на самом краю воды и неба, родилась узкая туманная полоска – словно облачко решило придержать свой бег и отдохнуть на водной глади. Правда, облачко это почему-то стало очень уж быстро расти, приближаясь, и спустя совсем немного времени во всей своей грозной красе показалась исполинская зеленоватая волна – казалось, до самого неба. Миллог окаменел. Пёс в ужасе заметался по берегу; но потом, бешено рыча, намертво встал возле ног ховрара, показав внушительные клыки. Он был готов к бою. Миллог же стоял, выронив немудрёную снасть и широко разинув рот, парализованный, обездвиженный ужасом, – исполинская волна, несущаяся на сушу, должна была смести всё на своём пути; укрыться на низком, пологом берегу негде. Оставалось только ждать гибели…
Однако вскоре стало видно, что накатывающаяся водная громада не собирается тратить силу в бессильной ярости, смывая в Великое море жалкий мусор. Она мало-помалу теряла быстроту и напор, гребень её опускался – и вместе с ним замедлял ход дивный белоснежный корабль под странными косыми парусами, очень напоминавшими развёрнутые крылья готового взлететь лебедя. Нос корабля был выгнут подобно шее гордой птицы, навершие его украшала лебединая же голова.
Волна разглаживалась, чудесный корабль замедлял свой бег, явно намереваясь пристать к берегу.
Пёс в ногах у Миллога уже не рычал. Просто стоял, готовый биться до последнего и встретить смерть, как подобает воину – лицом, а не спиной. Волна тем временем совсем исчезла – словно и не было никогда грозного вала, мчащегося к берегу точно сам Ульмо…
Дивный корабль замедлил ход. Немного не доходя до берега, он остановился, с лёгким плеском упали якоря. Казалось, от белых парусов и бортов исходит мягкое сияние, заметное даже сейчас, ярким безоблачным утром. Лёгкая серая лодочка летела по водной глади, словно невесомая пушинка; двое гребцов на носу и на корме едва-едва шевелили длинными вёслами. Кроме них, в лодке сидели ещё двое – в легких накидках с капюшонами, защищавшими от яростного южного солнца.
Миллог слабо замычал. С каждой секундой в простой душе ховрара нарастал панический, небывалый ужас, слепой, бессмысленный, от которого люди бросаются в пропасти или закалывают себя, чтобы только избавиться от нестерпимой муки. Ноги его приросли к прибрежному песку.
Глухо рыча, пёс отступил на шаг, припадая к земле, – словно готовился к прыжку. Глаза его вспыхнули алым огнём, самым настоящим пламенем, превратившись в два пламенеющих карбункула.