Запыхавшись, прибежал «малый». Лавочник выхватил у него бутыль.
— Для Ивана Платоновича добра не жалко! — и, размахнувшись, он обрушил ее на лежавших избитых людей.
Чья-то рука чиркнула спичку.
— Эй, тут не надо! — прикрикнул Тундутов. — Уведите их на задворки…
К крыльцу подвели еще трех человек. Впереди медленно шел высокий старик. Он тяжело опирался на суковатую палку. Рядом с ним шагал Иона Фролов с револьвером в руке. Позади них конвойные подталкивали прикладами двух партизан.
— Обратите внимание, князь, — сказал Сарсинов, — это дед Куняр, самый старый человек в этих краях. Говорят, ему сто с лишним лет. Был ординарцем у Скобелева.
— А под старость выжил из ума и связался с большевиками, — подхватил Тундутов. — Ну, туда ему и дорога… Сотник Красавин, потрудитесь допросить.
Красавин подошел к деду Куняру.
— Ты укрывал их, старый дурак? — спросил он, прищурившись.
— Укрывал, — твердо ответил старик.
Сотник выхватил револьвер и, не целясь, выстрелил в лицо казака. Тот подогнул колени, сделал слабое движение рукой, словно хватался за воздух, и медленно опустился на снег.
Негодующий ропот прошел по толпе.
— Зачем старика убили?
— Неправильно!
— Опричник!
Красавин быстро повернулся, но тут же попятился, увидев возмущенные лица. Народ стеной шел на него.
— Бей его, братцы! — крикнул молодой казак-фронтовик, бросаясь к Красавину.
Но уже со всех сторон бежали белые, щелкая на ходу затворами винтовок. Со стороны церкви беглым шагом приближалась офицерская рота. Иона Фролов, вспомнив былое, бил по головам людей рукояткой револьвера.
— А ну, куды прешь?! Осади!..
— Что это вы, сотник? Разве можно так? — говорил по-французски Тундутов Красавину. — Вы же отлично знаете, в каком почете у них старики. Надо же, черт возьми, понимать, с кем вы имеете дело!..
Лучина вспыхнула и погасла. В хате стало темно, и только замерзшее окно продолжало неясно светиться под перемежающимся голубоватым светом луны. На улице проносился порывами ветер. Начиналась метель.
— Егорка, опять свет упустил! А ну, вздуй лучину! — сказал в темноте старушечий голос.
У печки кто-то завозился, шумно дыша. Угли заискрились, замигали, как шакальи глаза. Потом загорелся тоненький огонек, осветив мальчишеское лицо с надутыми щеками и падающими на лоб светлыми волосами. Постепенно из мрака выступила вся внутренность низенькой хаты с большой русской печью, широкой кроватью, столом и двумя лавками. На одной из них сидела повязанная платком худая старушка. Тут же оказалась и девочка лет четырех, во все глаза смотревшая на бабушку.