В 1917 году по общей амнистии Махно был освобожден и приехал в Гуляй-Поле, где вскоре приобрел широкую известность под именем батьки Махно.
Маленький, с чисто выбритым, чуть тронутым оспой землистым лицом и длинными жесткими волосами, падающими на узкие плечи, Махно напоминал переодетого монастырского служку, заморившего себя постом. По первому впечатлению это был туберкулезный больной, но никак не грозный атаман. Однако трудно было найти человека, равного ему по жестокости. Неизмеримое болезненное тщеславие одолевало Махно, и он не терпел вблизи себя людей, стоявших выше его. Не было той подлой хитрости, лжи и жестокости, на которую он не пошел бы для уничтожения не угодных ему.
Во имя своих доморощенных идей анархии Махно не признавал никакой власти. «Я буду бить красных, покуда они побелеют, а белых — покуда они покраснеют. Вот тогда и будет анархия», — говорил он, злобно стуча кулаком по столу. Попавшие к нему живыми не возвращались. Из желания быть популярным среди крестьянства Махно часть награбленного в городах добра раздавал в селах и преуспел в этом — кулацкие и неустойчивые элементы деревни охотно шли в его «армию».
Ко всему этому надо добавить, что Махно был умелый враг и не менее умелый партизан малой войны…
Сейчас он сидел за столом, положив локти на карту и запустив руки в длинные волосы. Хозяйка, вдовая попадья с испуганным лицом, молча стояла у буфета и ждала, не прикажет ли «батько» чего. Хотела нести обед, уже давно было готово, да кто его знает, бешеного: спросишь, еще запустит чем попадя. В прошлый раз едва не убил.
«Ишь, нечистый дух, как сверкает глазищами! — думала иопадья, искоса поглядывая на Махно. — И принесла его нелегкая на мою голову! И хоть бы слово сказал, черт косматый… Знай, сидит да молчит…»
За дверью заскрипели грузные шаги. В комнату, не спросясь, вошел Левка Задов.
— Почтение, Нестор Иванович! — с угодливым видом «оговорил Задов, подходя к «батьке» и пожимая протянутую ему небольшую, с белыми ногтями, холодную волосатую руку.
— Здравствуй! Новости есть? — блеснув на него глазами, спросил Махно скрипучим голосом.
— Есть… Обедать будешь?
— Буду.
— А насчет выпить как?
— Давай! — кивнул «батько».
Левка повернулся, глазами показал попадье подавать. Потом слазил в буфет, поставил на стол две бутылки коньяку, стаканчики и тарелку с огурцами. Аккуратно поправив рукава, он разлил коньяк в стаканчики — побольше в «батькин», поменьше в свой — и с нетерпеливым любопытством уставился на Махно.
— Хорош! — похвалил Махно, сделав крупный глоток. — Где разжился?