— Что это ты там врешь? — раздался вдруг басовитый голос лекпома.
— А я, товарищ доктор, за Таганрог рассказываю, — не сморгнув, сказал Харламов.
— Меня-то чего поминал? — приподнимаясь на локте и сердито сдвинув широкие брови, грозно спросил лекпом.
— Вот я и рассказываю, как вы ударили гранатой в самую гущу.
— А-а! Да, да… Это факт… Было дело такое, — успокоился Кузьмич, повертываясь к Климову и продолжая прерванную беседу.
Харламов нагнулся и носком сапога стал копаться в стружках.
— Эх, хозяевать не научились, — сказал он с неодобрением в голосе. — Видать, богато живут.
— А что там? — спросил Вихров.
— Глядите, товарищ командир, сколь гвоздья хорошего покинуто, — показал Харламов. — А нам оно еще, ох, как пригодится, как кончим войну.
Он нагнулся и стал собирать гвозди. Во двор быстрыми шагами вошел Митька Лопатин с газетой в руках. Его скуластое лицо сияло.
— Товарищ командир, — обратился он к Вихрову, — вот газетку достал. Вот это да! Ну и шибко здорово пишут!.. Почитайте… Эй, товарищ доктор, Климов, послушайте!
Приятели прекратили беседу и подняли головы.
— Вот это самое место, — показывал Митька, присев на корточки подле Вихрова. — И на обратной стороне тоже есть.
Вихров кашлянул и начал читать:
— «Рабочие Франции, Польши и Англии открыто выступают против войны, затеянной польскими панами по наущению Антанты.
В городе Лодзи восстали рабочие военного завода. В Варшаве пехотная бригада отказалась выступить на фронт…»
— И вот еще, — показал Митька.
— «Грузчики французских и английских портов отказались грузить оружие для отправки пилсудчикам», — прочел Вихров.
— Ура! — закричал Митька, вскочив и приплясывая. — Вот, братцы, как! За нас весь мировой трудящийся класс!
— Ну держись теперь, Антанта! — сказал Харламов.
— Товарищ командир, как это называется? Слово такое чудное? — спросил Митька.
— Какое слово?
— Ну, чтоб выразить, что все трудящиеся с нами.
— Солидарность?
— Во-во, солидарность! Я на митинге это слово слыхал, но вначале не понял, что оно обозначает, — говорил Митька, в то время как Кузьмич, достав записную книжку, что-то записывал. Он любил «умные» словечки, но часто употреблял их не к месту.
— Кого-то ведут, — сказал Харламов, глядя на открытые ворота: оттуда двое красноармейцев вели под руки товарища с залитым кровью лицом. — Да это Гришин, — узнал он бойца, — что с ним?
— Товарищ доктор, принимай раненого, — сказал красноармеец в буденовке. — Хотели вот к врачу вести, да далеко.
— А что, разве я хуже врача понимаю? — недовольно буркнул Кузьмич, раскрывая медицинскую сумку и доставая из нее йод и бинт. — А ну, показывай, что у тебя, — сказал он Гришину, который опустился подле него. — Это кто же тебя так? — спросил он, увидев рваную рану над глазом.