— Здорово, братва! — произнес Назаров, бросив на Афоньку изучающий взгляд.
— Сидоркин! — окликнул Харламов.
— Ну?
— Взводного видел?
— А что?
— Так тебя с назначением? Сидоркин молча сплюнул сквозь зубы. Назаров шагнул на крыльцо и вошел в хату.
— Энтот и есть новенький доброволец? — спросил он у вошедшего вслед за ним Харламова.
— Он самый.
— Ну и личность у него! Страшный урода на четверть! А глаз-то будто штопором вынутый. Кто он такой?
— От Шкуро пострадавший. В плену был. Говорит, пытали его. Комэск документы смотрел. С восемнадцатого года на службе.
— Ну, ну. Все может быть…
Назаров вынул из кармана кисет и стал свертывать папиросу.
— Погоди, Василий, курить. Зараз будем обедать, — сказал Харламов. — А где ж наша хозяйка? Пойду посмотрю.
Он быстро направился к двери, но в эту минуту в сенях послышались шаги, и в хату вошла давешняя черноволосая девушка. Следом за ней появился Афонька-Кривой.
— Вот и наша хозяюшка, — приветливо улыбаясь, сказал Харламов. — А ну, лапушка, собери-ка нам- пообедать.
Девушка подошла к печке, вытащила ухватом большой чугунный котел и поставила его на середину стола.
— Сидайте, товарищи, — певучим голосом пригласила она, доставая из шкафчика миски и ложки.
Бойцы шумно расселись.
— Братцы, давай кто разливай, — сказал Назаров, принимая из рук девушки хлеб.
— Давай уж я разолью, — предложил Афонька Кривой.
— Ребята, погодить бы надо, — сказал Харламов, нетерпеливо поглядывая на дверь.
В эту минуту кто-то взошел на крыльцо, послышались торопливые шаги, и в хату вошли Кузьмич и Митька Лопатин.
— Никак опоздал? — тяжело отдуваясь, спросил Кузьмич, подходя к столу и вытаскивая из кармана бутылку. — Вот, ребята, полгода берег. Факт! Будто знал, что представится случай, — торжественно объявил он, ставя бутылку на стол.
Лопатин взял бутылку, посмотрел на свет и с опаской сказал:
— Ого, братцы, от такой штуки конь упадет.
— А казак повеселеет! — улыбаясь, подхватил Назаров. — А ну, красавица, дай-ка нам кружки.
— Дымка, что ль? — спросил Афонька Кривой, косясь на бутылку.
Кузьмич презрительно фыркнул.
— Дымка! Спирити вини ратификати называется. Понимать надо! Факт!
Харламов разлил всем, добавил из кружки воды, встал и густо откашлялся.
— Ну, братва, — начал он, держа в руке щербатую чашку, — как служил я в Питере в лейб-гвардии казачьем полку, так там офицеры на банкетах тосты поднимали. Зараз я свой тост подниму. За победу! За то, чтоб всему трудовому народу хорошо жилось на свете!
Он поднял чашку, опрокинул ее в рот, крякнул, сплюнул и опустился на стул.
Вдали послышались тонкие звуки сигнальной трубы.