— Ну, ну… — усмехнулся Ворошилов. — Ничего, мы сами постараемся соорудить такой памятник.
Орловский вышел.
В соседней комнате послышались грузные шаги, чувствовалось, шел кто-то очень тяжелый. В дверь постучали, и мягкий басок спросил разрешения войти.
— Заходи, — сказал Буденный.
В горницу вошел начдив 14-й кавалерийской Пархоменко. Он присел на предложенный ему табурет.
— Только что вернулась разведка со Сквиры. В указанном пункте противник не обнаружен. Жители встретили наших бойцов восторженно. Просят скорее освободить их от ига польских панов, — сообщил Пархоменко.
Буденный взглянул на карту.
— Так говоришь, Александр Яковлевич, в Сквире противника нет? — спросил он, помолчав.
— Нет. Был батальон. Ушли на Погребище.
— На Погребище? Климент Ефремович, а ведь выходит в точности, как мы говорили. Они ждут нашего удара на Погребище… А что, если мы теперь ударим сразу в трех пунктах? Прорвем фронт между Фастовом и Пустоваровской? А?
В комнату вошел Орловский.
— Разрешите, товарищ командующий? — спросил он, притворив дверь. — Получена директива Реввоенсовета фронта.
— Дайте сюда. Орловский подал директиву.
— «…Главными силами армии прорвать фронт противника на линии Ново-Фастов — Пустоварка. Стремительным ударом захватить район Фастов и, действуя по тылам, разбить киевскую группу противника», — глядя через плечо Буденного, отчетливо прочел Ворошилов.
Полковой врач Косой, маленький румяный человек, очень похожий на мальчика, приставившего себе в шутку усы, сидел у койки Тюрина и, держа его за руку, считал пульс.
Дуська, широко раскрыв глаза, с жалостью смотрела на осунувшееся, без кровинки лицо Тюрина. Его голова, обмотанная бинтами, казалась несоразмерно большой, и от этого лицо со страдальческой складкой в уголках губ и заострившимся носом было совсем маленьким и ребячьим.
Косой поднялся и устало вздохнул.
— Дуся, вы побудьте здесь, — заговорил он, взглянув на часы. — Я пойду к себе, отдохну немного. Три ночи не спал.
— Товарищ врач, а он будет живой? — с тревогой спросила она.
— Теперь будет. Но, видимо, придется ампутировать ногу. Вы часа через два разбудите меня и приготовьте линейку. Отправим его в госпиталь вместе с общей колонной.
Косой вышел.
Дуська присела в ногах Тюрина. К горлу ее подкатывали слезы. «Вот, — думала она, — жил себе человек, ходил, веселился, а теперь ногу отрежут. А ведь молоденький. Совсем еще мальчик. И мать, поди, есть». Она хлюпнула носом и, превозмогая отчаянное желание зареветь, смахнула со щеки набежавшую слезу. «Ох уж эти мне мужики!» — подумала Дуська и тут же вздрогнула, уловив ва себе пристальный взгляд.