Вероятно, это и имел в виду Берг, когда записывал свои соображения по поводу антикибернетических статей: «Для человека всегда возникает утилитарный аспект знаний — нельзя ли с пользой для себя употребить законы и явления природы?»
20 декабря 1965 года в Московском государственном университете Берг открывает конференцию по бионике. Актовый зал, вмещающий более двух тысяч человек, переполнен. Доклады, казалось бы, по зубам только очень узким специалистам. Однако аудитория, которую они собрали, поражает своим разнообразием. Тут и журналисты, освещающие новые проблемы науки и техники в таких журналах, как «Природа», «Наука и жизнь», «Знание — сила»; тут и военные (я спросила у Марка Галлая, что привело его, летчика и инженера, в столь специфическое собрание. «Проблема “человек — машина”, надежность человеческого мозга, тесты для профессионального отбора летчиков», — ответил он). Сюда пришел Александр Крон, драматург и романист, самый что ни на есть «чистый» литератор… Что же привело его в среду ученых? Оказывается, он пишет пьесу о биологах. И вот сидит Александр Крон с блокнотом и внимательно слушает доклады: «Морфофункциональные типы скелета тазового пояса млекопитающих», «Разные аллюры млекопитающих как возможные движения рычажных машин», «Теория подъемной силы кальмара», «Эксперименты по магнитной ориентации птиц», «Роль гравитационных волн в ближней ориентации рыб», «Влияние магнитных полей на процессы обучения мышей в Т-образном лабиринте», «Автомат, моделирующий функции образования двигательных навыков у животных», «Прогнозирование надежности работы системы “человек — машина” и гелио-геомагнитные факторы» и т. д. и т. д.
Совсем недавно наука была делом только ученых. И они педантично соблюдали чистоту своих рядов, а тут… Какое-то вавилонское столпотворение. Люди, которые всю свою жизнь занимались только рыбами, или птицами, или летучими мышами, или обезьянами, с жаром обсуждали свои проблемы с электротехниками, автоматчиками, математиками. И они находили общий язык. Одни — биологи — рассказывают о способах обучения птиц, дельфинов, обезьян; другие — техники, — подхватив эти сообщения, обдумывают, нельзя ли использовать новые данные для своих целей. Казалось бы, что можно извлечь из сообщения о многообразии «языков» животных (оказывается, канадские птицы не понимают французских; сигналы тревоги, записанные у птиц Мексики, нисколько не беспокоят пернатых Австралии), или даже из удивительного открытия секретов извечных миграций рыб к нерестилищам?
А инженеры, узнав, что рыбы ориентируются по морским течениям и это закодировано у них в генах (поэтому даже молодая рыбешка, никогда не бывавшая в местах метания икры, безошибочно находит туда путь), а птицы находят дорогу в родные места по линиям магнитного поля, узнав это, инженеры обдумывают более совершенные и надежные навигационные и другие системы. Решают, как можно положить нечто аналогичное в основу новых машин, которые тоже будут ориентироваться по магнитному полю, по цвету и другим критериям. Каждый новый доклад подтверждал удивительную революционную находку современной науки об общности законов, действующих в живой и неживой природе, схожести средств управления, о плодотворности кибернетического подхода к разным явлениям жизни и техники.