— А ты посмелее, старик! — по плечу Мати хлопает невыносимо фамильярная рука, хлопает с отвратительной клоунской наглостью. Та же рука, что Марет ночью… Нет, не думать, не думать об этом! Пожалуйста, папа, поставь пестрый парус… — Еще раз! Мотор, камера! Пошли!
И опять из темноты выскакивает Реэт.
— Дубль два!
Мати чувствует себя затравленным зверем, которого гонят собаки. Сейчас они вцепятся зубами в ноги… Мати хочется скрыться в темноту, хочется убежать отсюда! Но надо продолжать, идти дальше. И он начинает:
— Прелестная барышня, может быть, прогуляемся немножко?
На этот раз Марет первая бросает на него взгляд. Ироничный взгляд. «Ты написал это мерзкое письмо, — можно прочесть в ее глазах, вернее, Мати кажется, что можно прочесть. — Заика, тряпка, сума переметная! Постельная принадлежность, которую можно взять напрокат!»
— Устроим себе гнездышко, — бормочет Мати. Опять кто-то смеется. Краем глаза Мати видит, как Мадис жестом требует тишины. Он словно впавший в экстаз дирижер, чья палочка повелевает: «Скрипка и медь, молчите! Сейчас слушаем гобой, нельзя упустить ни одну ноту из его заикающегося соло!» Маре усмехается, вскидывает голову и просто смотрит куда-то вверх. Яркий свет вырисовывает мягкую, но самодовольную линию ее подбородка. Тонкий пушок — на ощупь подбородок напоминает персик… Но при этом он жесток. После недолгого размышления римские матроны, обладательницы таких подбородков, поворачивали ладонь большим пальцем вниз, что означало: смерть поверженному гладиатору!
— Улыбайся, Мати! — шепчет Мадис. — Маре, проходи мимо него! — Мати остается позади. — Мати, несколько шагов вслед за ней!
Мати делает несколько неловких шагов. Каблуки удаляющейся Маре оставляют ямки на песочной дорожке.
— Стоп! — «Юпитеры» гаснут. Впустую, впустую, опять не получилось, чувствует Мати. Хочется бросить все это, но он послушно возвращается к Мадису. — В этот раз было хуже, — говорит тот. Он обращается именно к Мати. — Попробуем еще! — Он наклоняется и тихо добавляет: — Ведь ты же спишь, голубчик. Тяпнул, что ли? Ну что ты, дружище, не робей!
— Ничуть я не робею, — бормочет Мати и пытается улыбнуться.
— Я не знал, что ты так сильно заикаешься, — тихо говорит Мадис, — да ты не стыдись этого, это не имеет значения!
«Давай, давай, терзай меня. Небось уже сделал выводы из моего письма, — думает Мати с неожиданной злобой. — Хорошо смеется тот, кто смеется последний…» Но вслух он говорит:
— Ах, это не имеет значения?.. Ну и хорошо… тогда попробуем еще разок.
Из темноты опять возникает Хелле.