Вряд ли Лев Бебенин задумывался над тем, что уже одно уничтожение природы во имя добычи золота оправдывает объективную жестокость закона по отношению к нему. Легкой птичкой на волнах бытия плыл Беба по жизни.
Меж тем пески с полигона, на котором он нашел самородок, были промыты, и вторая часть самородка, доставленного бульдозеристом Николаем Большим, не обнаружилась. В мыслях товарища Говорухина отложилась еще одна зацепка. Но никаких конкретных действий он пока не предпринял – шло заполненное ревом моторов лето золотодобычи.
14
В летнее туманное утро дед Корифей повел гостя «слушать леща» на речку со странным названием Порожек.
Речка Порожек мягко текла среди распаханных полей, теперь уже желтых от спелого жита, среди холмов, на которых веером стояли деревни, среди орешника, березняка и песчаных, поросших сосной обрывов.
Перед тем как идти, дед Корифей гипнотизирующим оком окинул пасущееся стадо. Отбившиеся коровы подошли ближе, и стадо стало покорно пастись на одном пятачке, с которого оно так и не уйдет, пока не вернется, не разгипнотизирует их дед Корифей, который от рождения до смерти пас матерей этих коров и их бабушек.
И еще, перед тем как идти, дед Корифей закурил. Он свернул самокрутку, затянулся, кашлянул и блаженным, затуманенным табачьим зельем взглядом посмотрел на небо и мир.
– Так получается, – произнес дед Корифей. – Тысячи лет эту рыбу ловят на одну снасть, и нет для нее ума и науки. Не может она угадать, где червяк для еды, где же блеск фальшивой игры. Разумеешь?
– Понимаю, – сказал Беба, действительно пытаясь понять, куда клонит странный старик.
– Ишо нет! – сказал дед Корифей. – Ишо до тебя не доходит. Скажу без обиды: мы, люди, вроде как рыбы. Любим блеск фальшивой игры и тем себя губим. Обретаем в адские муки, портим свой организм от нервов до мышц.
Сказал и пронзительным глазком скосился в Бебину сторону, лешачьей таинственной мудростью все понял, все угадал и даже усмехнулся, точно увидел в тумане грядущего муки и гибельный призрак поддельного счастья контрабасиста Бебенина.
Беба тряхнул головой. Прошедшая минута провалилась куда–то, и не мог он понять, то ли он спал, то ли бредил, то ли причудилось что. Где–то в сердце остро торчала заноза, и гриппозной болью ломило суставы. Потом все это прошло.
В мотыльковой прошедшей жизни чувства были незнакомы Бебе, и от растерянности мгновения на лбу его проступила испарина. Он оглянулся. Все так же курил дед Корифей. Жевали коровы. Под солнцем лежала равнина. Ничего не произошло. Глупое минутное наваждение.