На сборах Лешке дают настреляться до одури, по-своему, без всякого ограничения его, порой неуемной, фантазии. Но "подхалтурить" на стороне, а тем более в Африке, группа не разрешает - провинился. Еще и слишком много детей настругал. Его это грызет. Не дети, конечно, - детей он любит. Ощущает легкую зависть, что не может вот так запросто, как его напарник, придерживаясь традиции, шикануть своим "удиви"...
- Тьфу-тьфу-тьфу, - фыркает Леха влево и стучит костяшками пальцев по дереву и тут же делает пальцы крестиком на обоих руках.
- Еще кукишем все углы освети!
- А поможет?
- В церковь сходи, - говорит Сашка-Снайпер.
Седой вздыхает, смотрит на Извилину.
- Извилина, скажи ты им! Облекторь их кратенько.
Сергей-Извилина разглядывает колотый с краю старинный французский бокал, непонятно, как занесенный в баню, словно пытается в его гранях что-то увидеть: может статься, что и отблески Отечественной 1812 года.
- Все русские суеверия, какое не возьми, связаны с земной жизнью, все они приземленные и пытаются наладить либо быт, либо что-то исправить, либо жить в гармонии с существующим рядом незримым миром. Вера же связана с только загробной жизнью, тем, что будет после и непонятно когда. Что ближе? Так уж повелось, что русские издревна предпочитали суеверия вере. Думаю, настоящему русскому - а это определение условное, - в который раз добавляет Извилина, - оное рисуется больше мировоззрением, чем национальностью - суеверие много ближе по характеру, по личному опыту. Среди новейших есть и такое, что евреи то ли продали, то ли купили Россию. Это также входит в раздел суеверий, все они приземленные, если угодно - земные. А вера... Вера - инструмент сдерживания, вера, должно быть, заключается в том, что все это делается во благо и надо прощать во имя чего-то - последующей ли загробной жизни, где все всем отпустится по их грехам, по той ли причине, что от этого всем живущим будет лучше, по иным, которых множество, и каждая может стать главной...
- Ух! Ну ты и...
- Церковь выдохлась! - нажимает Извилина. - Когда она говорила таинственными латинскими изречениями, это было сродни шаманству, за набором слов казалось скрытым большее, чем там есть - слова лечили наравне с наговорами, пусть даже и без ласки, пусть и несмотря на непривычную строгость интонаций... А вот когда саму библию перевели - этот полукодекс, но особенно "Ветхий завет" - эту еврейскую истерию и мистерию одновременно сделали доступной, вот тут и стало понятно, что здесь гораздо большая вера нужна...