На третий день мне, наконец, предоставили слово. Речь свою я выучил наизусть. Когда вышел на сцену, все с любопытством уставились на меня. Так вот он, оказывается какой, этот страшный троцкист и зиновьевец! Нескладный парнишка в длинном до колен дядином пиджаке, рыжеватом и залатанном, в холщевых штанах и лаптях. Установилась мертвая тишина.
Звонким голосом я начал:
- Дон Кихот Ламанчский, рыцарь печального образа, сражался против ветряных мельниц. Делал он это, как нам известно, из самых благородных побуждений. А за что же воюет наш уважаемый преподаватель Порфирий Карпович Мельников? Против кого он сражается? Так ли уж благородны к его цели?
Дальше я думал перейти к существу дела.
- В чем же меня обвиняют? Что я такое совершил, что меня проклинают здесь вот уже три вечера? Почему ни один из выступавших здесь даже не коснулся существа моего проступка?
Тут я начал объяснять, что произошло на уроке. Чувствую, настроение публики на моей стороне, в задних рядах даже захлопали. В президиуме зашептались. Вскочил Свешников, секретарь райкома ВЛКСМ.
- Заткнись немедленно, замолчи! Ишь, раскричался тут! Шляпа! Садись на место! А вы что уши развесили? Хлопаете? Кому хлопаете? Троцкисту? Зиновьевцу? Тут не хлопать надо, а гнать его отсюда взашей! Марш со сцены!
Зал притих. Я понял, что говорить мне больше не дадут, хотя я и половины задуманного не сказал. Взяло тут меня озорство, ведь мальчишка все-таки, заиграл на губах марш "Старые друзья" и под звуки этого марша прошагал строевым шагом к выходу через весь зал. Больше в техникум не заявлялся. После ребята говорили, что еще долго, почти весь год склоняли там на все лады мою фамилию. Со мной вместе исключили еще троих, в том числе и Якунина Алексея, будущего Героя Советского Союза. На другое утро со всеми пожитками вернулся в Чебаково. Дня через два дядя мне дал пять рублей и твердо сказал:
- Вот тебе на дорогу пять рублей, уходи, куда хочешь, больше я тебя кормить не могу.
Укрощение Суры
Делать нечего, надо уходить. Но куда? На дворе зима, январь месяц, морозные дни сменяются вьюгами и метелями. Решаю идти в Чебоксары. В городе остановился у товарища детства Артемия Шатаева. С утра принимаюсь за поиски работы. Никакой специальности у меня нет, уповаю только на свою грамотность. К сожалению, оказывается, здесь в грамотных людях особой нужды нет, во всех учреждениях меня вежливо, но настойчиво выпроваживают. Чебоксары того времени - это большая деревня, административный центр и больше ничего, никаких промышленных предприятий нет. Побродив без пользы дня четыре по городу, двинулся в обратный путь. Встретили, как и следовало ожидать, весьма неприветливо.