Он не отвечал.
— Уходи, — сказал я. — Не держу. Но не делай оскорбленных пасов.
— Прощай, — он двинулся к двери.
— Я бы на твоем месте все-таки постарался ответить на «мизантропа». Упрек страшный, с таким грузом не уходят.
Он от дверей оглянулся на меня круглыми остановившимися глазами, дернул плечом, вышел, хлопнув дверью. Благо не нужно было ему собирать чемодан — все свое ношу с собой, как говорили древние римляне.
С тех пор у него успела отрасти борода, но улыбка осталась прежней — подкупающе открытая — и прежняя бесцеремонность: «Сирена… Навешиваешь на себя кандалы, старик!» Философия петуха, увидевшего жемчужное зерно.
— Тебе что-то от меня нужно? — спросил я.
— Хотелось бы вернуть тебе старый долг.
— Ты мне ничего не должен.
— Должен! Помнишь, ты мне навесил на шею «мизантропа»?
— За это время тебя что-то осенило?
— За это время многое произошло.
— Ты переменился?
— Я переменился, и люди вокруг меня теперь иные. По забегаловкам больше не хожу, подвыпивших не ублажаю.
— Уж не сменял ли шар земной на оседлое место?
— Нашел себе опору, помогаю другим найти ее.
— И как она выглядит, эта опора? — осведомился я.
И тут легкой поступью вошла Майя, причесанная, розовая, в белой кофточке, красной юбке, тонкая, как оса, с сияющими глазами и повинно-скорбящей улыбкой на губах. Каждый раз неожиданная для меня, ошеломляющая.
Гоша Чугунов расправил плечи, вздернул вскосмаченную бороденку, уже не мне, а Майе ответил с вызовом:
— Опора — бог!
Майя с любопытством уставилась на него, помятого, пыльного, волосатого.
— Вон куда тебя кинуло! — удивился я.
— К людям! — объявил Гоша.
— Почему вдруг таким сложным кульбитом — через небо и бога на землю, к людям? Покороче путь выбрать было нельзя?
— Короткого пути в душу человеческую нет.
Я невольно поморщился. У меня всегда возникало чувство коробящей неловкости за тех, кто афиширует свое посягательство — ни меньше, ни больше — на человеческую душу: познать, открыть, полюбить, найти к ней путь! Умилительная детская самоубежденность, нечто вроде: достану луну с крыши. Постигну, что на протяжении всей истории пытались совершить и отчаивались в бессилии лучшие умы человечества.
— И что ты станешь делать в этой человеческой душе? — спросил я.
— Попытаюсь ее, чужую, превратить в братски мне родственную, — ответ с ходу, не задумываясь.
— То есть перекроить на свой лад. Ты так убежден, что именно твоя душа совершенней других?
Гоша покровительственно ухмыльнулся в бороду.
— Я вовсе не предлагаю себя за образец.
— А кого? Бога-то за образец не предложишь — непостижим!