— Адам…
— Да.
Тут меня осеняет: не желаю я знать, сколько мне осталось — неделя, месяц или год. Адам говорил, что никогда мне не скажет, и правильно, так лучше всего. Не желаю слышать собственный смертный приговор.
— Ну давай.
Кидаюсь к нему и целую в щеку, в обожженную. Он закрывает глаза, а я шагаю по тропинке.
Не оглядывайся. Не оглядывайся…
Не могу сдержаться, гляжу через плечо, он все еще стоит на пороге. Глаза у него уже открыты, и он стоит и смотрит. Поднимает руку и вытирает глаза рукавом, и лицо у него кривится, и улыбка уже не улыбка. Не могу видеть, как он плачет, отворачиваюсь и ухожу.
Она уходит, и так, наверное, лучше для нас обоих и вообще для всех. А мне так и хочется заорать: «Вернись!» Так и хочется броситься за ней, развернуть, прижать к себе. Но что-то во мне — то, что во мне есть хорошего, — радуется, что она уходит: зато теперь она будет в безопасности и Мия тоже. А если нет, не я буду в этом виноват.
«У нас получается, — думаю я. — Эта история не обязательно кончится так, как мы видели. Мы уже начали все менять».
Возвращаюсь домой, переодеваюсь в приличное.
— Куда это ты собрался? — спрашивает бабуля.
— В Черчилль-Хаус, — говорю. — Поговорю с одним друганом про экраны.
Она тянется за пальто.
— Нет, баб. Посиди дома. Я один управлюсь. — Меня прямо колбасит от всего этого, что я могу изменить будущее, могу спасти людей, сотни, тысячи жизней.
Бабуля так и стоит с пальто в руках.
— Баб, я скоро. Поговорю с Нельсоном и вернусь.
— Как-то все сгущается, Адам. Не хочу спускать с тебя глаз. Я уже один раз так оплошала. Отпустила из дому твоего отца…
Она мнет пальто в руках, прямо душит его. Сам не знаю почему, я шагаю к ней и быстро обнимаю. Она обхватывает меня и тоже обнимает и держит так долго, что мне становится неловко.
— Я скоро вернусь, — говорю я, и она меня отпускает.
— Хорошо, — говорит. — Хорошо. Приходи. — Отворачивается, но не идет на свою табуретку в кухне, а садится на диван смотреть новости. А я ухожу — так и бегу по улице. Наверное, это я надеюсь догнать Сару, но ее уже и след простыл.
До Черчилль-Хаус всего минут пять, если бегом. Уже на месте соображаю, что не знаю номер Нельсоновой квартиры. Вхожу в вестибюль. Домина — будьте-нате: пятнадцать этажей и на каждом тридцать квартир. Вытаскиваю мобильник, снова набираю Нельсона. На этот раз он берет трубку.
— Нельсон, это я, Адам.
— Адам…
— Привет. Я тут внизу, в вестибюле. Какая у тебя квартира?
— Ты здесь?!
— Ну да, нам бы надо поговорить.
— Не знаю, Адам. Может, не стоит.
— Чего?!
— Знаешь, зря ты пришел…