Правда? 25122026? Осталась всего неделя.
— Ну как, развернешь? — спрашивает она и кивает — давай, мол.
Долго вожусь с ленточкой, но в конце концов добираюсь до подарка. Это апельсиновые дольки в шоколаде.
— Пасиб, — выдавливаю. — А у меня ничего…
— Не страшно. Ты же, наверное, за календарем не следишь. Я там готовлю обед, жаркое, все как положено, если хочешь — спускайся…
— Нет, баб. Я тут посижу.
— Хорошо, тогда я тебе сюда принесу, договорились? Вкусно получилось, положу тебе всего по кусочку — и индейки, и колбаски, и картошечки жареной, и паштета… Оказывается, столько всего можно приготовить в микроволновке, я и не знала. Поразительно…
— Не, баб, не надо. Не хочется.
— Адам, надо что-то есть. Сделай мне одолжение. Ради праздника.
— Я же говорю — не надо.
— Ради праздника, Адам! Ведь Рождество…
— Баб, если я захочу поесть, пойду и сам возьму.
Ей это как будто пощечина.
— Я же хочу, чтобы ты пришел в себя, — говорит она.
— Посмотри на меня, — отвечаю. — Ты что, думаешь, я когда-нибудь приду в себя? Посмотри, какое у меня лицо.
Слышу собственный голос и сгораю со стыда: только на кого еще мне это вывалить?
— Я видела твое лицо, — тихо произносит бабуля. — Оно заживает и будет лучше, чем сейчас.
— Лучше не будет, дура старая! Оно такое — и все! Я теперь так выгляжу!
Бабуля лезет в карман за сигаретой. Сует в рот, подносит зажигалку. Щелкает, пляшет пламя, и запах паленой бумаги и горящего табака ударяет в меня, будто скорый поезд. Дым застилает глаза, дым лезет в голову, окружает меня, я горю, волосы трещат, лопается горящая кожа…
— Перестань! Уйди! Вали отсюда! — Голос срывается на визг.
Она смотрит на меня с недоумением и страхом: я выхватываю у нее из рук сигарету, бросаю на пол и топчу.
— Адам!
— Вали отсюда! Оставь меня в покое!
Она уходит, и я получаю что хотел. Только никакого покоя: я опять один, нос к носу со своим отражением, а в голове у меня — огонь и кулаки, ножи и лицо Джуниора, когда я видел его в последний раз. И еще одно лицо — Сарино, на котором написан ужас, и как она при виде меня забилась в угол сиденья.
Не лажу я с баллончиками. Совсем другая техника, не мой стиль, зато, когда мне дают кисти, дело сразу сдвигается с мертвой точки. Я думала, Винни чокнулся, а оказалось, он здорово придумал. С каждым взмахом руки во мне что-то высвобождается. Как будто я выдавливаю из себя этот кошмар, и, может быть, он там и останется. Не внутри меня, а снаружи.
Я в туннеле, где дорога проходит под рельсами. Машин тут почти не бывает, а пешеходов много: они идут из жилых кварталов на Хай-стрит. Все равно днем я могу рисовать сколько угодно. Удивительно, толпа идет себе мимо, и никто мне ни слова не говорит. Наверное, дело в том, что картина у меня такая масштабная, вот прохожие и думают, будто это официально, а может быть, считают, все веселее, чем глухая стена.