— Мы с курса сбились. Возьми на семь… это правее, — сказал он.
— Знаю я как ориентироваться, — пробурчал я, делая осторожный поворот направо.
— Вижу линию фронта, — сказал я, делая легкие виражи на право, налево. Дымы от горящей техники действительно были видны хорошо.
— Курс семнадцать, — сказал Никифоров.
Повернув, куда он приказал я, внезапно для всех заорал:
— А-а-а. Есть! Чувствую машину!!! Чтоб ее… в… и…
— Командир, в чем дело? — попытался прокричаться через мой мат, Никифоров.
— Я машину почувствовал!
— Все нормально? — осторожно спросил Никифоров.
— Норма все, самолет – мой, — и, в подтверждение, сделал бочку с выходом из пике.
— Командир больше так не делай, или лучше предупреждай, мы и так поняли что у тебя все в порядке, — сердито сказал Никифоров, под одобрительное молчание Степанова.
— Подходим к месту прорыва. Начинаем работу, — внезапно сказал штурман.
— Работаем, — ответил я.
Во время поворотов я внимательно осматривал землю, изредка отвлекаясь от наблюдения за небом. Особист постоянно бормотал в ларингофон передавая данные о местоположении немецких и наших войск, количестве и вооружении. Честно говоря, что он там видит, на изрядно задымленной земле, не понятно, но он не умолкает не на минуту, указывая куда мне и где повернуть.
В километре от нас, двенадцать «хеншелей» бомбили наши войска, неподалеку висела «рама», от чего я крепко сжимал штурвал, так хотелось атаковать их.
— Командир, под нами мост, и скопление войск. Штаб приказал разбомбить его, — сказал Никифоров, на миг прервав передачу данных.
— Ху.м что ли?
Оба члена экипажа засмеялись.
— Нет. Думаю вторым вылетом. Взять полную нагрузку и… Справимся?
— Не знаю, я истребитель. Не бомбил никогда. Попробуем.
Мы висели над войсками Вермахта еще минут тридцать, после чего ушли от места прорыва на юг, согласуясь со штабом фронта.
— Товарищ политрук, горючка на исходе, — сказал я особисту.
— Сейчас… Возвращаемся, нам дали разрешение.
Самое сложное это посадка. Поэтому на подлете к аэродрому я был во внимании, оба члена экипажа следили за воздухом, чтобы нас не сбили при посадке, так что я не отвлекался, наблюдая еще и за небом.
— Есть касание, — пробормотал я, и стал притормаживать самолет, полностью убавив газ. Когда мы подкатились к месту стоянки, где нас уже ждал топливозаправщик, машина с бомбами и механики, я дал газу и лихо развернулся, заглушив моторы. От штаба к нам пылила полуторка с командованием.
Я последним вылез из машины, и встал под ветерком, который остужал мое разгоряченное тело. Гимнастерка вся в пятнах пота, под ветром стала слегка холодить тело. Сильно зачесалась спина, там, где рана. Потянувшись, я под гудение нагнетателя бензовоза, и шум бензиновой струи в бак, сказал присевшему рядом на снятый парашют, Степанову: