— Можете пока посидеть. Пройдет не меньше получаса, пока леди Хартвуд не соблаговолит сойти к нам. Зачем ей торопиться? Мы же не виделись с ней почти пятнадцать лет.
— Так долго?
— Я пошел служить в армию. А когда через несколько лет вернулся, дверь ее дома для меня оказалась закрыта, — не без горькой иронии сказал Хартвуд. — Впрочем, у нее были на то свои причины. Я, как мой отец и брат, свернул с добродетельного пути, но в отличие от них не скрывал лицемерно свои дурные поступки. Мать сквозь пальцы смотрела на грехи мужа и старшего сына, ведь они не выставляли их напоказ. Я же ничего не прятал, и она не могла простить мне такого откровенного бесстыдства. Будь ее воля, она бы вовек не виделась со мной, но завещание брата вынуждает ее смириться.
— Но если она вас так не любит, то почему она согласилась принять вас и помочь вступить в права наследника?
— Она, также как и я, заинтересованное лицо. Для того чтобы получить свою долю наследства, ей придется потерпеть мое присутствие. Согласно воле покойного Джеймса, если она не позволит мне погостить в ее доме две недели она лишается права владеть домом в Брайтоне. Кроме этого жилища, у нее больше нет ничего. Мой отец пустил на ветер и на любовниц все состояние. После его смерти она осталась бы без гроша, если бы не завещание Джеймса. Она связана по рукам и ногам условиями завещания. Хотя на самом деле после кончины Джеймса она живет в Брайтоне только благодаря моей поддержке. Мой поверенный оплачивает содержание прислуги, как и всего дома, обеспечивая ей приличные условия существования. Признаюсь не без тайного злорадства: мне приятно сознавать, что только благодаря моей помощи она не живет в нищете.
— Как это благородно с вашей стороны! — воскликнула Элиза. — Учитывая ее враждебное отношение, вы могли бы сыграть с ней злую шутку, заставить ее страдать и мучиться.
— При чем здесь благородство! — презрительно фыркнул Хартвуд. — Послушайте, не надо искать в моем характере ничего добродетельного. Разве я не предупреждал вас?
— Да, ваша милость, предупреждали, — согласилась Элиза, и ее лицо тут же приняло тупое покорное выражение. — Можете мне поверить, впредь всем вашим поступкам я буду давать самые плохие толкования и буду исходить только из самых дурных ваших побуждений.
— Вот и прекрасно! То, что и нужно!
В коридоре раздался равномерный стук чьих-то грузных шагов. Замолчав, они прислушались. Шаги приближались.
— Моя мать, — шепнул Хартвуд. — Оставайтесь на своем месте. Ни в коем случае не вставайте, когда она войдет.
Какая вызывающая грубость! Спорить или возражать было и бессмысленно, и поздно. Дверь скрипнула, и рослый лакей вкатил в гостиную кресло на колесиках, в котором полулежала-полусидела леди Хартвуд. Лорд Лайтнинг подошел к Элизе и намеренно положил руку на ее плечо. Подчеркнуто вульгарный жест, который к тому же не позволял его любовнице из вежливости встать! Элиза представила на своем месте Вайолет: стала бы та переживать из-за подобных пустяков — стоять или сидеть при появлении хозяйки дома? Но Элизу, воспитанную тетушкой в строгих правилах, коробило от такого поведения.