В том городе обретался один святой муж именем Петр, который по причине [своей] славы у людей стал прикидываться дурящим (διά την των ανθρώπων δόξαν προσεποιεΐτο μωραίνειν). Он был весьма нестяжателен, а пребывал иногда безвестно (λεληθότως·) в безлюдных частях города, иногда же в самом его центре. Люди не знали про него, до какой степени этот человек был рабом Иисуса Христа. Как‑то раз блаженный [Григентий] отправился в Великую Церковь; был там и святой Петр. После того как чадо Христово помолилось и отправилось посидеть к одной из стоявших там скамеек, святой Петр, узрев его, сказал: «Добро пожаловать, чадо Григентий! Твой отец и твоя духовная мать очень горюют о тебе вместе с домочадцами и беспокоятся за тебя. Но Иисус Христос призвал тебя к величайшей славе и чести. Мужайся, дитя, отказавшееся от родных ради Господа Иисуса Христа». Блаженный Григентий, услыхав такое, был потрясен провидчеством святого мужа и, поклонившись ему, принес покаяние. Посмотрев на его внешность, он поразился: тот был крайне смирен и изнурен от строгого воздержания, так что представлял собой кожу да кости (ώστε τά ξερά καί μόνον είναι αυτόν). Был он невероятно согбен и никогда не поднимал головы, одет был этот почтенный человек в совершенные лохмотья (глава 2. 52—66).
В изображении Петра агиограф использует несколько крохотных фрагментов специфически юродской парадигмы (желание избежать людской славы, коловращение в центре города), однако все остальное в его портрете не выдает юродивого: как в цитированном отрывке, так и дальше Петр показывает чудеса духовного зрения, но в его поведении нет ничего вызывающего.
Про одну женщину из Агригента в житии со вкусом и в больших подробностях рассказано, как она, свесившись с балкона своего дома, обличала прохожих в супружеской неверности и называла в точности все имена и обстоятельства адюльтеров и прочих прегрешений (2.340—357). Сценка явно списана с живой жизни — обличения, изрыгаемые женщиной, приведены со многими жизнеподобными деталями, и лишь когда провидица переходит к славословиям в адрес Григентия, чью святость она пророчески углядела, повествование возвращается в русло клишированной риторики (2.358—373). Однако сам агиограф явно колеблется, чему именно приписать дар женщины: «Одному Господу известно, добровольно ли она повредилась [разумом] (έκουσίω? πα- ρατραπέν), либо была “одержима духом прорицательным” (Деян. 16, 16), согласно Писанию» (2.341—342). Третий случай благочестивой симуляции в житии Григентия — это некая Филофея из Карфагена (место действия, повторим, совершенно условно). Девушка «прикинулась, будто ее обуял бес» (σχηματισαμέι/η те έαυτήν ώσανει δαίμονα ληφθάσα) в тот момент, когда ее совсем уж было соблазнил некий юноша. С тех пор Филофея неизменно держалась раз принятого облика и «в образе бесноватой служила Богу живому» целых 36 лет (4.43—44). Впрочем, поскольку никакой агрессии против окружающих эта ложная бесноватая не проявляла, то ее нельзя причислить к юродивым в строгом смысле слова