В самом деле, разве он был сейчас тем маленьким снайпером, который до сих пор не привык еще бросать окурки в лагерные урны? Старшина, наверно, не узнал бы его в этот момент.
Светличный не помнил сейчас ни о Загоруйко, ни о сопернице-пулеметной, ибо они уже не существовали, исчезли, как шум отдельных деревьев исчезает в шуме большого леса. Среди скал бушевало единое горячее половодье музыки, забираясь в самые глубокие ущелья, перекатываясь по гулким долинам, утверждая себя повсюду.
А когда все улеглось и старшины уже разводили подразделения по палаткам, Светличному вдруг показалось, что окружающие горы продолжают петь.
— Молодцы! Пели прекрасно, — говорил старшина, обходя перед сном палатки.
— А как я сегодня? — обратился к нему Загоруйко, толкая Светличного в бок; они лежали рядом на общих нарах.
— Ты, Загоруйко?.. О тебе пусть Светличный скажет.
— Что тут говорить! — засмеялся Светличный. — По-моему, очень хорошо. Собственно, я… не слыхал. Ни его не слыхал, ни себя.
— Кого же вы слышали в таком случае?
— Кого?.. Всех!
Против ожидания эта откровенность ничуть не удивила старшину.
— Вы поверите, — вдруг признался и он бойцам, — со мной тоже что-то творилось… Как вступил в песню, как взяло меня за душу… Про все забыл. В чистом виде… Ну, спите, ребятки.
Светличный долго не мог уснуть. В ушах еще звенели могучие ритмы, нервная дрожь пронизывала его возбужденное тело. Видел через открытую дверь, как темные горы постепенно окутываются низовыми белыми туманами.
Прислушивался.
Опять казалось, что горы чуть слышно поют. Эхо или действительно так?
IV
В последующие вечера он убедился, что действительно так.
Как потом выяснилось, торжественная песня полков была слышна далеко за границами лагеря. Все окружные горные селения, низовые и вершинные, уже хорошо знали время поверки, время большого пения. В этот час местные жители целыми семьями выходили на свои веранды. Выключали радио, останавливали патефоны. Стояли, прислушиваясь к межгорьям, словно к грандиозным репродукторам, ожидая первых звуков военного оркестра.
И когда полки начинали исполнять гимн, когда высокое поющее плато словно выплывало на волнах мелодии из бархатной синевы горного вечера, многочисленные разбросанные в горах слушатели постепенно и сами становились певцами. Девушки каким-то образом раздобыли в лагере ноты и размножали их от руки.
С каждым вечером все больше и больше молодых голосов, мужских и женских, вплеталось в единую симфонию. Вначале не совсем ладно, на первых порах вполголоса, а потом все увереннее, все громче.