— Значит, ты хочешь, чтобы я взяла его? — спросила я таким тоном, словно хотела выяснить, в своем ли он уме.
Джош пожал плечами. Мне показалось, ему все равно, возьму я эту брошюрку или выброшу. Создалось впечатление, что его это совершенно не волнует. Он просто хотел избавиться от груза, давящего на плечи. Он не пытался мной манипулировать, в его поведении не было угрозы, одна лишь покорность. Я купила ему жареной картошки, и он подумал, что может мне довериться. Я попыталась понять, что все это значит и смогу ли я воспользоваться его слабостью для своего продвижения по службе.
— Кто? — спросила я. — Кто «они»?
— Джон Кроули.
Я плохо знала Кроули. Этот матерый уголовник всегда держался особняком. Я обращалась с ним достойно, потому что он никогда не впутывался в мелкие разборки, всегда был собран и сосредоточен — иногда эти качества можно спутать с наличием интеллекта. Он уже год жил в лазарете из-за руки, которую умудрялся постоянно ломать. Я не задумывалась о причине столь частых неудачных падений Кроули. Но не нужно обладать богатым воображением, чтобы предположить, что это было предупреждением от недовольных товарищей по заключению.
— Кроули попросил тебя отдать это на сохранение?
Последовала долгая пауза. Казалось, Джош пытался понять, насколько веским был его довод.
— Нет. Я сам взял комикс у него.
«Значит, украл», — отметила я молча.
— Получается, никто не просил тебя передать это, Джош? — Когда он не ответил, я продолжила: — Ты знаешь, что такое воровство в тюрьме?
Выражение его лица переменилось, оно исказилось страхом.
— Да.
— Тебе лучше не воровать вещи из камер других заключенных.
— Я не воровал.
— Если взял что-то из чужой камеры, это быстро станет известно, и тогда тебе не поздоровится.
— Кроули не причинит мне вреда.
— Если не он, так кто-нибудь другой. Просто из принципа.
— Кроули мой друг.
«Кроули его друг». Я не удержалась и покачала головой:
— Тебе не стоит заводить здесь друзей. Не доверяй тем, кто говорит, что он твой друг…
Я осеклась. Он ведь восемнадцатилетний подросток с неуравновешенной психикой. Работая в тюрьме, я поняла, что не в каждом споре можно выиграть, используя доводы разума.
— Как давно ты в лазарете? — Я старалась тщательно подбирать слова.
— Около четырех месяцев. С тех пор как попал в Дитмарш.
— А почему тебя поместили туда?
Я позволила себе запрещенное любопытство. Меня не касалось, каким образом и почему размещали заключенных, и все же я считала своим долгом выяснить некоторые подробности.
Он пожал плечами:
— Не знаю. Я хотел сидеть в общем блоке. Хотел отбывать срок вместе с остальными. Я просил смотрителя Уоллеса, чтобы он посадил меня в обычную камеру, но он не позволил.