— Это ты у его шефа спроси, — милиционер красноречиво кивнул в сторону Фомина.
Нестеров с Пашкой стояли от нас всего в пяти-шести шагах, так что по сути все мы являлись участниками этого разговора.
— Какая фамилия? — перевел взгляд на Фому и повторил вопрос мальчишка.
Староста Рынка помолчал немного, а потом угрюмо пробубнил:
— Не знаю я фамилию. По большей части Петровичем кликали, иногда Саньком.
После слов Фомы в воздухе повисла тяжелая пауза, которую вскоре оборвал раздраженный, злой, почти яростный полурык-полувздох пожилого милиционера:
— Тьфу ты! Что ж вы за люди такие?! — майор действительно плюнул на пол, развернулся и пошел в темноту.
Мы все поглядели ему вслед, а Пашка прокричал:
— Так что писать?
— Пиши вот что… — я ответил за милиционера. — Здесь лежит майор Александр Петрович. Погиб в бою за свободу Земли.
— А так правильно будет? — мальчишка глядел то на меня, то на исчезающего во мраке Нестерова. — Анатолий Иванович ведь сказал…
— Правильно. Не сомневайся, — неожиданно подал голос Главный. — Пиши, как полковник тебе сказал.
Я поглядел на ханха и понял, что в нем что-то изменилось. Что-то в глазах. Там появилось… Неужели одобрение, отцовская гордость за своих детей? Цирк-зоопарк, что ж ты, гад, раньше то… Почему не помог, не замолвил словечко? Неужели за столько-то лет так и не понял кто мы такие, чего стоим? Такой вопрос я конечно же ханху задавать не стал. Вместо этого подсунул ему под нос свою опухшую пятерню, лечи, мол.
Пока Главный пластырем приматывал к моему, на счастье всего одному, сломанному пальцу плоскую похожую на палочку от эскимо щепку, я наблюдал за Пашкой. Пацан старательно выводил красной краской: «Сдесь лежит…». Вот же, блин, грамотей! «Сдесь» — это же надо такое наваять!
Сперва, само собой, я хотел окликнуть «отличника», заставить его стереть надпись и переписать заново, но потом передумал. Пусть остаются ошибки. Это тоже память о нас, о мальчишке, который лучше стреляет, чем пишет, обо всем этом жутком времени, о нашем походе. Я глядел, как среди потертой, исцарапанной зелени и ржавых ромашек появляются все новые и новые красные буквы, и душу мою заливала смертная тоска. Все неправильно, все не так, как должно быть, и похороны, и могила, и цветы. Да только, возможно, у нас, у меня, у Пашки, у Лизы не будет даже этого.