Шипы колючего шиповника цеплялись за его изорванную тунику, но он, не обращая на это внимания, упрямо поднимался на холм. С трудом дыша, он закинул голову, закрыл на несколько секунд глаза. Он боялся их открыть. Ведь Эдвард мог и обмануть, и отсюда не видно вообще никакого Лэндуолда, но он мог сказать и правду, — в таком случае перед ним предстанет обуглившееся, выгоревшее почти до тла поместье Лэндуолд, и он увидит картину, которую уже неоднократно видел на пути сюда. Собрав все мужество и твердо решив не поддаваться эмоциям, он продолжал взбираться на холм.
Да, Эдвин ему не лгал.
Усадьбу Лэндуолд было так хорошо видно, что, казалось, не существовало вовсе миль, отделявших ее от вершины холма. Облако дыма висело над его крытой соломой крышей, постепенно расширяясь, оно захватывало расположенные впритык друг к дружке, словно грозди, дома его селян. Чуть выше, на лугу, паслись овцы. Праздные, обнаженные в это время года поля являли собой весьма интересную картину, которую трудно заметить снизу. Большой квадратный участок, расположенный дальше к востоку, — там находились аккуратные торговые ряды гончара Бритта. А вон там, рядом с домом, был садик, разбитый его матушкой.
Необычное оживление приковало к себе его внимание, и он, скосив глаза, заметил на самой высокой точке в Лэндуолде все население деревни, занятое, казалось, срочным делом. Казалось, что они суетятся вокруг большого, вырытого в земле котлована. Понятно, закладывают фундамент для норманнского замка. Еще одно осквернение любимой им земли!
Он тихо зарыдал, но попытался успокоиться. Ему казалось, что это организм мстит ему за то, что он, как оголтелый, взбирался на вершину холма. Выйдя из-под крон укрывавших его от непогоды деревьев, он почувствовал, как тает на голове снежная крупа, как маленькие ручейки текут у него по липу, смешиваясь с соленым потом, который больно щипал его оцарапанные щеки.
— Лэндуолд, — прошептал он, вытирая пот с лица, не в силах оторвать напряженного взгляда от того, что ему больше не принадлежало.
За спиной он почувствовал мягкое шуршание. Последовал сильный удар по голове. Больше он ничего не помнил.
Сознание вернулось к Ротгару, оно выскользнуло из тайных глубин его рассудка, словно призрак. Он слышал все, что происходит возле него, кудахтанье резких по тону норманнских голосов выражало негодование, возбуждение, может, даже небольшую тревогу, но Ротгар вовсе не намеревался тратить вернувшееся к нему сознание понапрасну на то, чтобы понять значение произносимых ими слов, хотя уроки, которые когда-то давно давала ему мать, а также несколько месяцев, проведенные в норманнском плену, позволяли ему неплохо овладеть их языком. Вместо этого он старался сконцентрировать все свои оставшиеся силы, чтобы не дышать глубоко, не наполнять до отказа легкие укрепляющим живительным воздухом; он заставлял себя лежать тихо, не двигаясь, несмотря на острую боль от заломленной у него за спину руки, и не обращать внимания на учащенное болезненное биение крови в голове.