Мария стояла перед ним, блики огня отражались на ее взъерошенных волосах: она помахала рукой, словно хотела к нему прикоснуться, но не была заранее уверена в его реакции. Ее широкие беспокойные глаза не вязались с холодной уверенностью в себе, которую она на себя напустила.
Он попытался взглянуть на себя ее глазами. Может, он уже не испытывает мук голода, но все же нельзя скрыть следов от недоедания. Волосы острижены, борода, которой он гордился, сбрита, одет в какие-то крестьянские лохмотья. Настолько тщедушный, такой неприметный по сравнению с сытыми норманнскими рыцарями, что даже она побуждает его спасаться, пытается отдать ему свою кобылу, чтобы только ускорить его трусливый побег.
И все же она не отрывая глаз, с интересом, взирала на его выпиравшее мужское достоинство. Он мог поклясться в этом. Несомненно, ей очень хотелось узнать, оснащен ли хотя бы висячим членом этот человек, так мало похожий на настоящего мужчин)'. И все же, несмотря ни на что, она предлагала ему жениться на ней. Несомненно, рассчитывая на то, что он отойдет в тень, превратится в подобие сакского евнуха, которого будут время от времени призывать для демонстрации, когда она будет устраивать парады для своего брата перед строителями замка.
Ну, а какой у него был, по сути дела, выбор? Убежать от Гилберта и навсегда навлечь на себя несмываемый позор, продемонстрировав всем свою трусость, оставить ее и Хелуит в руках норманнов. — Нет, об этом и даже думать нельзя. Тогда, может, вступить в любую битву и умереть, как собаке, от рук какой-нибудь норманнской свиньи? Или жениться и дергаться как марионетка, исполняя малейшую прихоть Марии, продолжать взирать, как другие люди управляют его землями, его народом, понимая, что его шея может уцелеть только в том случае, если он будет им полезным и исполнительным.
— Подумайте, прежде чем сказать либо «да», либо «нет», — прошептала она.
Подумать? Казалось, такие мысли кружились у него в голове многие часы, не давали покоя. Огонь, за которым они уже но следили, продолжал весело потрескивать, а черед затянутое шкурой окно, еще не просачивалась предрассветная белизна.
— Вы должны прежде всего поразмыслить над следующим, — продолжала она, пользуясь его молчанием. — Я полюбила эту землю. Ребенок, который родится от нашего союза, Ротгар, — вырастит на этой земле; он будет называть Лэндуолд своим домом. В любом случае, будете вы жить или погибнете, я постараюсь привить ему любовь.
Он и раньше считал ее ведьмой, а теперь она лишь подтвердила его подозрения. Никто, кроме ведьмы, не мог проникнуть в тайные глубины его мозга и догадаться о его горячем сожалении. Его родственники правили здесь в Лэндуолде, когда римляне высадились на английскую землю, и ему было ужасно больно от мысли, что дальнейшее наследование обрывалось на нем. Ребенок, его сын, хотя он мог и не владеть землями своих предков, хотя у пего в жилах и могла течь норманнская кровь, тем не менее будет скакать на коне по земле Лэндуолда, будет дышать его воздухом, пить его воду.