Почти лирическое отступление
Дневников или писем о житье-бытье А. П. Голикова в Красноярске летом и осенью 1922 года не сохранилось. Когда с Аркадием Петровичем на войне случалось что-либо серьезное, он надолго затихал, чтобы не волновать родных. Друзей рядом не было. Два близких человека — Никитин и Кожуховская — остались в Хакасии. Все переживания и думы Аркадий Петрович носил в себе. Так что мы никогда не узнаем, какими мыслями с самим собой обменивался человек, судьбой которого одномоментно занимались пять не слишком милосердных ведомств.
Приговор
Голиков не считал себя виноватым. При этом я не представляю, какого решения он ожидал. Время было неустойчивое, «с обвинительным уклоном». Аркадий Петрович в равной мере имел шанс быть полностью оправданным или приговоренным к расстрелу.
Голикова должно было нравственно поддерживать то обстоятельство, что ни одно обвинение против него не было доказано; ни одно его собственноручное показание не было опровергнуто или поставлено под сомнение.
Наступил день, когда Аркадию Петровичу объявили окончательное решение — итог коллективного расследования, в котором участвовали пять ведомств и десятки людей.
ГПУ по Енисейской губернии от дальнейших попыток возбуждения уголовного дела отказалось.
Прокуратура 5-й армии от возбуждения уголовного дела за отсутствием оснований тоже отказалась.
Штаб ЧОН Енисейской губернии закрыл собственное «дело № 301». Передавать в суд было нечего.
Голиков не был разжалован. Его даже не понизили в звании. Отстранение от должности начальника боерайона было сочтено достаточным наказанием за «упущения по службе». Что имелось в виду под упущением — осталось загадкой. Голиков продолжал числиться в резерве при штабе. Ожидалось, что он в скором времени получит новое назначение.
Теряла свою силу подписка о невыезде.
Дольше всех молчали партийные органы — Енисейский губком и местная комиссия партийного контроля. Оснований для возбуждения уголовного дела не нашли и здесь, но партчиновники обратили внимание, что Голиков не вел никакой документации, то есть нарушил формальные правила делопроизводства. Заявление Голикова, что у него не было постоянного пристанища, не было сейфа и ему негде было хранить совершенно секретную документацию, во внимание принято не было.
Губернский комитет РКП(б) настаивал на исключении из партии. Всегда более суровый комитет партийного контроля предложил ограничиться временным исключением — всего на два года. Это считалось дисциплинарной мерой вроде позднейшего «строгого выговора с занесением в учетную карточку». Голикову было 18 с половиной лет. Никто не сомневался: два года спустя он получит свой партбилет обратно.