— Почему ты сказала нам, что отец умер? — спросила я.
— Оливия, ты опять за свое?
— Ну пожалуйста, мама.
— Так было лучше.
— Лучше для кого?
— Для всех нас. Нет ничего хуже публичного унижения, Оливия. А мы бы обязательно оказались в положении униженных, если бы люди узнали, как поступил с нами ваш отец.
Я прихлебывала чай. Меня слегка трясло, но было трудно сказать, чем это вызвано — то ли я действительно простудилась, то ли просто боялась.
— Извини меня, пожалуйста, — сказала я.
— Не задавала бы глупых вопросов, не пришлось бы извиняться.
— Ты меня не так поняла. Я извиняюсь за то, что тебе пришлось испытать по моей вине.
— История с мистером Паркером полностью на твоей совести, Оливия. Я здесь ни при чем, и думаю, что люди это понимают. Хотя, конечно, я невольно оказалась к ней причастна. Ведь это я тебя так воспитала.
Я кивнула.
— Но ведь тебе не обязательно было рассказывать миссис Паркер о моем дневнике. Мы могли бы все решить между собой. Зачем было посвящать в это весь город?
— Затем, что люди имеют право знать правду.
— И кому она нужна, эта правда?
— Всем. Тем более что рано или поздно эта история все равно выплыла бы наружу. Шила в мешке не утаишь, Оливия.
— Понятно, — только и смогла произнести я.
— Тебе лучше поторопиться, — сказала мать. — Ты опоздаешь на автобус.
Я вышла в прихожую и сняла с крючка свое пальто.
— Ты сегодня идешь в церковь?
— Сегодня пятница — день заседания женского комитета. Естественно, я иду в церковь.
— Понятно, — сказала я. Застегнув пальто и натянув на голову шерстяную шапочку, я посмотрела в зеркало. Глаза покраснели и слезились, на щеках горел лихорадочный румянец.
— Кажется, я простудилась, — сказала я.
— Меньше надо шляться по ночам.
Я подошла к матери, положила руки ей на плечи и поцеловала в висок. От нее пахло пылью и беконом. Мать отшатнулась от меня, как от прокаженной.
— Что ты делаешь?
— Ничего.
— Что это на тебя нашло?
— Мне просто захотелось поцеловать тебя.
Мать фыркнула и поднялась из-за стола, как будто боялась, что я ее еще раз поцелую.
— Что за блажь? — сказала она. — Никогда не слышала ничего более глупого.
Как ни грустно, но это были последние слова, которые я услышала от своей матери.